Печорин и наше время

трснний намаз творил я в Арзиньянской долине, полуденный намаз в городе Арзру­ме; перед захождением солнца творил намаз в городе Карее, а вечерний намаз в Тифлизе. Аллах дал мне крылья, и я прилетел сюда...»

Такую песню поет герой сказки Лер­монтова «Ашик-Кериб». Лермонтов пере­сказал известную в устном творчестве мпо- гих народов сказку о верной любви. Ни­какого отношения к Печорину, Макси­му Максимычу или Автору «Бэлы» она не имеет. Тем не менее, начиная повесть о Максиме Максимыче, Лермонтов явно пародирует «Ашик-Кериба». Вот первые строки повести:

«Расставшись с Максимом Максимы- чем, я живо проскакал Терекское и Дарь- яльское ущелья, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспел в Влады- кавказ».

Сказочный герой Ашик-Кериб за день преодолевает расстояние, которое не под силу ни одному коню,— поспеть из Ар­зиньянской долины в Тифлис можно и вправду только на крыльях. Остановки в пути он делает для того, чтобы сотворить намаз, то есть молитву.

Автор повести «Максим Максимыч» завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, ужинал во Владикавказе (теперь город Орджоникидзе) — останавливался, чтобы поесть, а не помолиться. Между завтраком и ужином он проскакал 42 версты — вполне реальный путь.

Интонация Автора в начале повести о Максиме Максимыче несколько иная, чем в повести «Бэла»: она иронична.

Автор начинает с того, что подсмеивает­ся над самим собой, сравнивая себя со сказочным Ашик-Кернбом, а затем описы­вает и горы, и дорогу, и гостиницу все тем

же насмешливым тоном: «Избавляю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ни­чего не изображают,..»

Это пишет тот же самый человек, который в первых своих записях восклицал: «Славное место эта долина? Со всех сторон горы неприступные...» — и подробно описывал горы, скалы, реки. Что же произошло, что заставило Автора перейти от восторгов к ироническому раздражению?

Ответ на этот вопрос мы получим в конце повести о Максиме Максимыче, потому что запись о новой встрече с добрым штабс- капитаном сделана, очевидно после этой встречи и причины раздражения Автора следует искать в ней.

«Я остановился в гостинице, где останавливаются все проез­жие и где между тем некому велеть зажарить фазана и сварить щей, ибо три инвалида, которым она поручена, так глупы или пьяны, что от них никакого толку нельзя добиться».

Инвалиды глупы и пьяны, гостиница плоха, и вдобавок приходится задержаться в этой гостинице на три дня — казалось бы, достаточно причин для раздражения. Однако Автор, «для развлечения, вздумал записывать рассказ Максима Максимыча о Бэле», в котором, как мы видели, никакого раздражения нет,— наоборот. Автор полон впечатлениями от прекрасной природы, сочувствует Бэле, симпатизирует штабс-капитану. Гостиница, инвалиды, задержка в пути начнут раздражать его позднее, когда он примется описывать свое новое приключение.

«Первый день я провел очень скучно; на другой день рано утром въезжает на двор повозка... А! Максим Максимыч!..» Здесь нет никакого чувства, кроме радости, и в восклицании, которым Автор приветствует доброго старика, и в прямом признании: «Мы встретились, как старые приятели. Я предло­жил ему свою комнату». Но в следующих строчках уже начина­ет звучать странное пренебрежение, которого мы до сих пор не замечали в отношении Автора к Максиму Макснмычу: «Он не церемонился, даже ударил меня по плечу и скривил рот на манер улыбки. Такой чудак!..»

В «Бэле» Автор не раз восхищался многообразными уменья­ми Максима Максимыча; теперь он говорит о них с чуть заметной насмешкой, неуважительно. Даже то, что штабс-капитан «уди­вительно хорошо зажарил фазана», раздражает Автора. В «Бэ­ле» он старался расспросить Максима Максимыча, не сомнева­ясь, что тот может рассказать немало интересного. Теперь он замечает: «Мы молчали. Об чем было нам говорить?..»

Что же заставило Автора изменить свое отношение к доброму Максиму Максимычу? Очевидно, здесь, в этой скучной гостини­це, произошли какие-то событии — в них-го и кроется причина раздражения Автора. Мы ждем описания этих событии, по Автор не спешит удовлетворить наше любопытство. Пауза затягивает­ся. «Так сидели мы долго. Солнце пряталось за холодные верши­ны, и беловатый туман начинал расходиться в долинах, когда па улице раздался звон дорожного колокольчика и крик из­возчиков» .

Звон дорожного колокольчика и крик извозчиков — первые вестники появления Героя. Лермонтов нагнетает ожидание. Холодные вершины гор и беловатый туман дополняют спокойно- равнодушное настроение двух офицеров, молча сидящих у огня. Но ведь должны произойти какие-то важные события. «Когда же?» — ждет читатель.