Печорин и наше время

Сами по себе слова Печорина даже могут показаться теплы­ми. Но мы ведь помним, что он мог прийти еще вчера вечером, а пришел только сегодня утром и чуть не уехал, забыв о Максиме Максимыче. И мы слышим, что говорит старик,— в сравнении с его словами реплики Печорина оказываются убийственно хо­лодными, пустым и, бездушным и: ~

-^ТШс я ра"д, дорогой Максим Максимыч. Ну, как вы пожи­ваете? — сказал Печорин.

А... ты?., а вы?..— пробормотал со слезами на глазах ста­рик...— Сколько лет... сколько дней... да куда это?..»

Печорин «сказал». Старик «пробормотал со слезЬми на гла­зах». Приветливые слова Печорина оказываются слишком спо­койными, слишком гладкими и потому пустыми рядом со сбив­чивой речью Максима Максимыча: «а... ты?., а вы?» Обычно го­ворят: «сколько лет, сколько зим» — время измеряют годами. Максим Максимыч сказал иначе: «сколько лет... сколько дней» — каждый день без Печорина старик помнил о нем, меч­тал хотя бы о случайной встрече, мечтал как о чуде, не веря,— чудо осуществилось, и что же?

Ответы Печорина на прерывистые вопросы старика оказы­ваются нестерпимо холодными, даже грубыми: «Еду в Пер­сию — и дальше», «Мне пора...»

«Боже мой, боже мой! да куда это так спешите?..» — спраши­вает Максим Максимыч, уже приняв неизбежную замену преж­него «ты» нынешним холодным «вы». Читатель вместе с ним надеется, что у Печорина есть еще какие-то оправдания, что он имеет причину торопиться. Максим Максимыч так взвол­нован, что не может ждать ответа на свой вопрос, он спе­шит, он надеется хоть что-то узнать о Печорине, хоть чем-то успеть поделиться: «Мне столько бы хотелось вам сказать... столько расспросить... Ну что? в отставке?., как?., что поде­лывали?..

Скучал! — отвечал Печорин, улыбаясь...»

В этом одном слове — ответ на все вопросы старика. Скучал все пять лет. От скуки решил ехать в Персию. Скучает и теперь, встретив старого друга. Скучал бы и с ним — потому и не хочет задержаться. Других причин нет — только скука.

Почему он улыбается, произнося это горькое слово? Как по­нять странного человека? Приятно ему все-таки видеть Макси­ма Максимыча, или улыбка его насмешлива: над собой усмехает­ся, над своей скукой?

Максим Максимыч полон воспоминаниями, они вырывают­ся — старик не может удержаться и говорит даже то, о чем, по­жалуй, бестактно напоминать:

«— Л помните наше житье-бытье в крепости?.. Л Бэла?..

Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся...

Да, помню! — сказал он, почти тотчас принужденно зевнув...»

Так что же — он совсем бездушный человек? Можно пони­мать роман Лермонтова по-разному; каждый видит в нем свое, но все, конечно, видят и нечто общее. Я не верю, что Печорин забыл Бэлу — да и автор не верит: ведь он заметил, что Печорин зевнул «принужденно». Конечно, он помнит Бэлу — и не хочет вспоминать ее, но хочет ворошить прошлое, боится воскресить прежнюю боль...

A_iir>гч. чтп н limi.manTpg' гцчш.чм Иа-ая ТОГО Чтобы НС обсспо- коить_со б я воспоминаниями, ^п" ^тплхолодон со стариком, кото­рый бшГему олизким человеком; чт^)бы_убс2ечь5"т_бшп1 СТГсЛо душу, он, но Задумываясь, ранит чужую... Неужели совсем нет в нем жп и та н у ? ~ ~~

Отчего же, по-своему он жалеет. Категорически отказавшись задержаться, он вдруг заметил огорчение Максима Максимыча. «Благодарю, что не забыли...— прибавил он, взяв его за руку».

На большую сердечность он, видимо, неспособен. Но старик не принимает этой душевной милостыни. «Он был печален и сер­дит, хотя старался скрыть это». «Забыть! — проворчал он,— я-то не забыл ничего...»

В этом «я-то» — скрытый упрек: вы забыли, а не я... Опять Печорин пытается как-то сгладить свою холодность: «Ну полно, полно!» — говорит он Максиму Максимычу, «обняв его друже­ски». Слова его приветливы. Но, «говоря это, он уже сидел в ко­ляске, и ямщик уже начал подбирать вожжи». Если раньше то­ропился Максим Максимыч навстречу Печорину, то теперь торо­пится Печорин — от старика, от воспоминаний. Дважды повто­ренное «уже» показывает, как быстр он теперь — сесть в коля­ску, отдать приказание ямщику успел за какие-то секунды...

«— Постой, постой! — закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы коляски, — совсем было забыл... У меня оста­лись ваши бумаги... Что мне с ними делать?..

Что хотите! — отвечал Печорин,— Прощайте...»

И снова странен нам этот человек. Оттолкнув,- может—быть, единственного любящего, преданного ему чр.гтвека, пч ПТТЯЛКИ- вает и себя, свое прошлое — ведь оно в тех бумагах, от которых он отрекается-Чтожстшу дорого на свете? Неужели — ничто?

225

Максим Максимыч еще кричал вслед, но «коляска была уже далеко»; в ответ на последний вопрос штабс-капитана: «а когда вернетесь?..» — Печорин «сделал знак рукой, который можно было перевести следующим образом: вряд ли! да и зачем?..»

8 Прочитаем «Оногина» вместо

Рассматривая то, что произошло, с позиции Максима Макси­мыча, мы осудим Псчорипа, он покажется нам холодным, равно­душным эгоистом.