Пэчворк. После прочтения сжечь

Космос любит нас. Космос любит нас.

Уровень 23

(вниз)

Д. приводит меня на маленькую улицу злачных мест. Здесь полным-полно хипстерских кафешек. Может быть, они и правы, устраиваясь здесь. Одинокий подвал где-нибудь в Бирюлево, может быть, привлек бы больше настороженного внимания местного участкового. А так – с виду все едино: все в одинаковой степени молодежно, несерьезно и декоративно.

Мы входим в респектабельное заведение, Д. здоровается с барменом и, невольно пряча меня за своей спиной, начинает спускаться по лестнице. Один уровень, еще один уровень.

Маленький аутичный Вася боится смотреть вниз. Внизу – прошлое, дантовы круги, возможность обделаться. Она у каждого из нас остается. Вася сразу все понял, он молодец. К себе я это применяю в метафорическом смысле (который, как это всегда бывает, отчетливей и необратимей). У меня стеклянные кишки – принцессы не какают. Но они вымирают, как все.

(паста)

Как это было? Ну а как это бывает, когда ты чувствительна к малейшему колебанию энергии и совершенно не владеешь собой? Когда так легко подействовать на тебя, смять тебя, открыть? Откупорить как сосуд – а ты лезешь как паста, духобиомасса, почти жидкость – запятой перед «как» не нужно, здесь именно в качестве, и Дитмар Эльяшевич Розенталь в своем справочнике это предвидел, но только не мог найти подходящих знаков препинания, маркирующих чудовищность такого дара – ты все прибываешь к человеку и прибываешь, да сколько уже тебя? Нужно ли это ему, спрашивать бессмысленно – он берет, он требователен, он боится, что ты можешь переместиться куда-то еще, и не намерен делиться тобой – ни граном – с кем-то еще. Ты пластична, ты откликаешься на все, что ему захочется, ментально и физически, но он и не пытается узнать, чего именно хочет твое тело, потому что ты сама – а не твое гуттаперчевое, отзывчивое, нервно-беззащитное тело – ты сама хочешь лишь одного: быть с ним, в его поле. Свидетельствовать о своей чудовищно вылупившейся любви, отдавать ее и отдавать, жертвовать и жертвовать сиюминутными желаниями и потребностями до тех пор, когда даже биологическое выживание не станет сиюминутной и несущественной потребностью, от которой ты, в общем-то, можешь отказаться. А почему это именно так – потому ли, что ты хотела и могла замазать собой все пустоты, которые обнаружились рядом с ним и в нем, или как-то иначе, – никому не известно.

Трепет клеток, гипервозбудимость, гипнабельность, распространяемость податливо-неоформленного. Способность к множественной разрядке. Это страшное искушение для другого, для потенциально любимого. Сверхженственная природа, меняющая реальность против воли действующих лиц.

(на лестнице)

(скорее, я-2): Думаю ли я о том, как все-таки прясть эту жуть, эту жизнь, не пряча узелки и концы, не подбирая остатки? Как не упасть, как не у пасти и не у пропасти спрашивать, что будет, если туда заглянуть? Как не спасаться, как не бежать, как не сжиматься до требуемого агрегатного и не сжимать – никого и ничего – в пальцах, в ладонях или мыслях?

(скорее, я-1): Ты спрашиваешь, что ли? Свобода нужна всему – живому и внеживому, всему нужно воздуха еще больше, чем любви, ведь и тебе тоже так, просто влажного воздуха. Убери эти плотные слои.

(тогда уж я-2): Зачем ты так говоришь?? Думаю ли я о том, как не душить в этой плотности? Я только и думаю об этом. Ну пожалуйста! Пусти меня!

(я-1): Ладно.

(началось)

Мы шагаем с лестницы в полутьму маленького зала. Стены ободраны, кирпичная кладка освежевана, обнаружена. Присутствующие – явные персонажи, само воплощения стиля. И не только литератрупные люди. Художники, креативщики. Видимо интересны, причудливы. Я ухватываю их нервным глазом. Наверное, он косит, и я кажусь себе птицей с бородавчатыми лапками.

В центре – стол, уставленный полупустыми стаканами. За ним несколько человек, среди которых сразу – в ослепительно-белом параллелепипеде дымного воздуха – в проеме воздуха – я вижу Неандертальца. Львиная голова немного откинута назад, яркое лицо заштриховано недельной небритостью. Его фигура кажется очень крупной, крупнее и выше остальных, и мне становится сразу ясно, кто он. В мифах это называется «культурный герой». Когда мы жили вместе, вблизи с такой определенностью мифологичность эта не высвечивалась.

Неандерталец делает шаг к Д., пожимает руку, еще не заметив меня. Заметил. На его лицо падает какая-то офортная тень. Гойя. Чудовища (по крайней мере, летучие мыши) неслышно пролетают надо мной.

«Ты? Привет».

А я ничего не могу сказать. Я просто опускаю голову.

(антиполынья)