Читаем Пэчворк. После прочтения сжечь полностью

«дырявые сапоги, но удобные, спасибо соседу, который уехал в такие места, где эти еще довольно ходкие сапоги, должно быть, уже не пригодятся, дырки не в счет, их можно законопатить и самостоятельно, с помощью моментального клея, с какой-то точки зрения все у нас моментально, даже когда кому-то кажется, что, напротив, монументально. хотя я не понимаю, почему в тех местах (я думаю, у соседа был выбор, таких мест, должно быть, немало), совсем нет воды, я не понимаю этого, но ведь есть события и места, которые могут быть и не предназначены для нашего понимания. но я не хочу впустую рассуждать об этом, я просто надеваю сапоги соседа, оставленные мне впопыхах, и отправляюсь к реке. она протекает… нет, протекают трубы, а она стремится и летит, стремительно летит куда-то прочь от города и в то же время остается здесь, убегая прочь, и мне это близко, я сам таков: стремлюсь куда-то вне, но остаюсь, потому что не могу покинуть то немногое, что все же полюбилось, быть может, случайно, быть может, насильственно, быть может, из жалости к его нищете и тщете, настолько беспокойной. что поделать, это уже произошло – и есть что-то комично рыцарственное в том, чтобы присягать всему этому неприветливому и невзрачному, стоя на дрожащих стариковских ногах, в дырявых дурацких рыбацких ботфортах, на берегу реки. я – приманка не для рыбы, я – охотник не за судьбой. все это уже мимо, мимо.

я делаю шаг с пологого берега. ледяная вода стучится к моим костям, норовит просочиться сквозь латки, проницательная и беспристрастная. я осторожно спускаюсь. меня интересует глубина».

Так думает старик.

(а тот суп)

– Ну подожди. А, может быть, суп?

– А тот суп – пустота?

<p>Уровень 25</p></span><span>

(слишком много)

Слишком много смеется не тот, кто выжил из ума, а тот, кто выжил.

(перебежать звукоряд)

В это время кто-то в углу расчехляет гитару, которая, как мне сообщает Д., будет заглушать речь (не знаю, насколько оправдан такой способ маскировать радикальность идей).

Оратору, если верить небритому голосу гитариста, предстоит перебежать звукоряд в неположенном месте.

(ничего-ничего)

Неандерталец просит у всех внимания. Он говорит: «Старайтесь расслышать то, что важно. Оно будет разным для каждого».

Чтобы не смотреть на него, ослепительно-выделенного, я играюсь столовым ножом. Мне приносят вишневый штрудель, на тарелке катается шарик мороженого. Это решение Д.

Я наблюдаю таяние шарика. Разлука – это такое стеклянное слово, что, бунтуя против него, я хочу что-нибудь разбить. Хрупкое и прозрачное разбить. Но сдерживаюсь: ведь это значит идти на поводу. Играть по правилам стеклянной разлуки.

Нет!

С раннего детства в словарях меня волновало вот это деловитое уточнение «покидать, оставлять».

Ничего-ничего. Ничего-ничего. Ничего-ничего.

(русский рок)

«Власть отвратительна, и не как руки брадобрея, а по определению, – голос переплетается с довольно спокойными гитарными рифами, и пока отчетлив. – Нам никогда не договориться с властью, все возможности исчерпаны».

Тада-тадамм.

«Стоит ли говорить, что государство сегодня целенаправленно занимается разрушением индивидуального сознания».

Тада-тадамм, тада-тадамм.

«Мысль – это всегда риск, бро!» [выкрик из зала]

«Да, конечно. Но государство заранее отрезает от нас всех тех…»

Тада-тадамм.

«…кто не может пробиться к самостоятельной мысли. Интеллектуальные пустыни покупаются напоминанием о том, что сегодня важен только кофморт – психологический, физический – буквальный».

Тада-тадамм, тада-тадамм.

«Государство продает людям идею личного комфорта и безопасности как анестезию, которая делает эту мутную жизнь…»

Тада-тадамм, тада-тадамм.

«…черт, в которую мы все вброшены, сносной – на время».

Тада-тадамм.

«Государственное вмешательство – якобы забота о якобы жизни индивида – это наркотик, вызывающий зависимость».

Тада-тадамм, тада-тадамм, тада-тадамм.

«Это нечестная сделка. Вы ограничены во всех правах, кроме права на ложную гордость за государственную мощь. Прекрасная торговля условностями».

Тада-тадамм.

«Но когда это мощное государство входит к вам в дом, выламывает руки и наступает кованым ботинком на висок, о каком-либо качестве жизни человека говорить бессмысленно».

Гитарное соло под свист и одобрительные крики.

(а ты)

Ты вся – настоящее, дрожишь в своих костлявых пальцах, смотришь на материки, проступающие на тыльной стороне ладоней – мол, отправляйся в любое путешествие, все в твоих руках, отворачивающееся солнце добавит четкости этим размыкающим тебя изображениям, хотя уже не усилит пигмент. Все уже вот, сейчас, так какого тебе будущего? На что? Не будет его, загнуть эту дурную проективность, как медную проволоку, загнать под видимый виток, все здесь же, какие могут быть устремления? Хорошо, хоть это, сейчашнее, есть. Чистая жизнь, чего же тебе еще?

Перейти на страницу:

Все книги серии Городская сенсация

Город не принимает
Город не принимает

Эта книга – о прекрасном и жестоком фантоме города, которого уже нет. Как и времени, описанного в ней. Пришла пора осмыслить это время. Девяностые XX века – вызов для сознания каждого, когда привычные понятия расползаются, а новые едва проступают. И герои в своих странных историях всегда опаздывают. Почти все они: юная «Джоконда» – аутистка, великий скульптор – обманщик и фантазер, дорогая проститутка, увлеченная высоким искусством, мачо, «клеящий» девушек в библиотеке, фарфоровая вегетарианка, увешанная фенечками с ног до головы, – попадают в свои ловушки на пути в настоящее, но говорят на языке прошлого. И только главная героиня, ничем не примечательная, кроме безумной оправы старомодных очков, оказывается ничем не защищенным тестером настоящего. Она проживает свою боль с открытыми глазами и говорит о ней в режиме онлайн. Она пишет свой «петербургский текст», обладающий потрясающим эффектом авторского присутствия. И встает город-фантом – источник боли. Город-урок. Город-инициация.

Катя Пицык

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее

Похожие книги

12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги