Педагогическая поэма. Полная версия

– Как «для чего»? А как же вы работаете? Как вы работаете над тем, чего вы не знаете?

К. Варская пищала энергично и с искренней экспрессией и все время оборачивалась к подруге. Р. Ландсберг, смуглая, с черными восхитительными косами, опускала глаза, снисходительно-терпеливо сдерживая естественное негодование.

– Какие доминанты[128] у ваших воспитанников преобладают? – строго в упор спросила К. Варская.

– Если в колонии не изучают личность, то о доминантах спрашивать лишнее, – тихо произнесла Р. Ландсберг.

– Нет, почему же? – сказал я серьезно. – О доминантах я могу кое-что сообщить. Преобладают те самые доминанты, что и у вас…

– А вы откуда нас знаете? – недружелюбно спросила К. Варская.

– Да вот вы сидите передо мной и разговариваете.

– Ну так что же?

– Да ведь я вас насквозь вижу. Вы сидите здесь как будто стеклянные, и я вижу все, что происходит внутри вас.

К. Варская покраснела, но в этот момент в кабинет ввалились Карабанов, Вершнев, Задоров и еще какие-то колонисты.

– Сюда можно, чи тут секреты?

– А как же! – сказал я. – Вот познакомьтесь – наши гости, харьковские студенты.

– Гости? От здорово! А как же вас зовут?

– Ксения Романовна Варская.

– Рахиль Семеновна Ландсберг.

Семен Карабанов приложил руку к щеке и озабоченно удивился:

– Ой, лышенько, на что же так длинно? Вы, значит, просто Оксана?

– Ну, все равно, – согласилась К. Варская.

– А вы – Рахиль, тай годи?

– Пусть, – прошептала Р. Ландсберг.

– Вот. Теперь можно вам и вечерять дать. Вы студенты?

– Да.

– Ну так и сказали б, вы ж голодни, як той… як його? Як бы цэ був Вершнев с Задоровым, сказали бы: як собака. А то… ну, скажем, как кошенята.

– А мы и в самом деле голодны, – засмеялась Оксана. – У вас и умыться можно?

– Идем. Мы вас сдадим девчатам: там что хотите, то и делайте.

Так произошло наше первое знакомство. Каждый вечер они приходили ко мне, но на самую короткую минутку. Во всяком случае, разговор об изучении личности не возобновлялся – Оксане и Рахили было некогда. Ребята втянули их в безбрежное море колонийских дел, развлечений и конфликтов, познакомили с целой кучей настоящих проклятых вопросов. То и дело возникавшие в коллективе водовороты и маленькие водопадики обойти живому человеку было трудно, – не успеешь оглянуться, уже завертело тебя и потащило куда-то. Иногда, бывало, притащит прямо в мой кабинет и выбросит на берег.

В один из вечеров притащило интересную группу:

Оксана, Рахиль, Силантий и Братченко.

Оксана держала Силантия за рукав и хохотала:

– Идите, идите, чего упираетесь?

Силантий действительно упирался.

– Он ведет разлагающую линию у вас в колонии, а вы и не видите.

– В чем дело, Силантий?

Силантий недовольно освободил рукав и погладил лысину:

– Да видишь, какое дело: сани, здесь это, оставили на дворе. Семен и вот они, здесь это, придумали: с горки, видишь, кататься. Антон, вот он самый здесь, вот пусть он сам скажет.

Антон сказал:

– Причепились и причепились: кататься! Ну Семену я сразу дал чересседельником, он и ушел, а эти никаких, тащат сани. Ну что с ними делать? Чересседельником – плакать будут. А Силантий им сказал…

– Вот-вот! – возмущалась Оксана. – Пускай Силантий повторит, что он сказал.

– Да чего ж такого! Правду, здесь это, сказал, и никаких данных. Говорю, замуж тебе хочется, а ты будешь, здесь это, сани ломать. Видишь, какая история.

– Не все, не все…

– А чего ж еще? Все, как говорится.

– Он говорит Антону: ты ее запряги в сани да прокатись на Гончаровку, сразу тише станет. Говорил?

– Здесь это, и теперь скажу: здоровые бабы, а делать им нечего, у нас лошадей не хватает, видишь, какая история.

– Ах! – крикнула Оксана. – Уходите, уходите отсюда! Марш!

Силантий засмеялся и выбрался с Антоном из кабинета. Оксана повалилась на диван, где уже давно дремала Рахиль.

– Силантий – интересная личность, – сказал я. – Вот бы вы занялись ее изучением.

Оксана ринулась из кабинета, но в дверях остановилась и сказала, передразнивая кого-то:

– Насквозь вижу: стеклянный!

И убежала, сразу за дверями попав в какую-то гущу колонистов; услышал я только, как зазвенел ее голос и унесся в привычном для меня колонийском вихрике.

– Рахиль, идите спать.

– Что? Разве я хочу спать? А вы?

– Я ухожу.

– Ага, ну… конечно…

Она, по-детски, кулачком, протирая левый глаз, пожала мне руку и выбралась из кабинета, цепляясь плечом за край двери.

[4] Театр

То, что рассказано в предыдущей главе, составляло только очень незначительную часть зимнего вечернего времени. Теперь даже немного стыдно в этом признаться, но почти все свободное время мы приносили в жертву театру.