Педагогическая поэма. Полная версия

– Тысячу? Та ну? Какой же такой конь за тысячу рублей? Как на нем и ездить?

– А какие кони на ярмарке? – спрашивал Семен.

– Та такие кони: здоровая, понимаешь, кобыла, и так – серая, а шея, как у теленка, ну – дрянь, четыреста рублей. А то – и рост хороший, и шея, и все, а ноги, как у рака.

Калина Иванович, по гусарской старой памяти, любил копаться в лошадином вопросе, и даже Шере доверял его знаниям, изменяя в этом деле своей постоянной ревности. А Калина Иванович однажды в кругу понимающих людей сказал:

– Говорят эти паразиты, Лука та Мусий этот самый, что будто у дядьков на хуторах есть хорошие кони, а на ярмарок не хотят выводить, боятся.

– Неправда, – сказал Шере, – нет у них хороших коней. Есть такие, как мы видели. Хороших коней вот скоро с заводов достать можно будет, еще рановато.

– А я вам кажу – есть, – продолжал утверждать Калина Иванович. – Лука знает, этот сукин сын всю округу знает, как и что. Та и подумайте, откуда ж может взяться хорошая животная, если не у хозяина! А на хуторах хозяева живуть. Он, паразит, тихонько соби сыдыть, а жеребчика выгодовал, держит, сволочь, в тайне, значить, боиться – отберуть. А если поехать – купим…

– Не купите, или обманут вас на хуторах. Там люди хуже цыган.

– Кого? Меня обмануть? Ха, старого гусара, штоб какой тебе дядько обманул? Никогда такого не было, как и свет стоить.

Карабанов соглашался с Калиной Ивановичем:

– У дядьков есть, это верно. Это знаете, какой народ? Вы думаете, на тех хуторах всех коней выбрали? Там еще и в войну напрятали хиба ж таких жеребцов?

Антон, как всегда, держал нейтралитет:

– Та чего вы спорите? Чи вам не все равно, або конь хороший был.

Я тоже решил вопрос без всяких признаков идеологии.

– В ближайшее воскресенье едем, посмотрим. А может быть, и купим что-нибудь.

Шере согласился:

– Отчего не поехать? Коня, конечно, не купим, а проехаться хорошо. Посмотрю, что за хлеба у этих «хозяев».

В воскресенье запрягли фаэтон и закачались на мягких селянских дорогах. Проехали Гончаровку, пересекли харьковский большак, шагом проползли через засыпанную песком сосновую рощу и выехали наконец в некоторое царство-государство, где никогда еще не были. С высокой пологой возвышенности открылся довольно приятный пейзаж. Перед нами без конца, от горизонта до горизонта, ширилась по нивелиру сделанная равнина. Она не поражала разнообразием; может быть, в этой самой простоте и было что-то красивое. Равнина плотненько была засеяна хлебом; золотые, золотисто-зеленые, золотисто-желтые, ходили кругом широкие волны, изредка подчеркнутые ярко-зелеными пятнами проса или полем рябенькой гречихи. А на этом золотом фоне с непостижимой правильностью были расставлены группы белоснежных хат, окруженные приземистыми бесформенными садиками. У каждой группы одно-два дерева: вербы, осины, очень редко тополи и баштан с грязно-коричневым куренем. Все это было выдержано в точном стиле; самый придирчивый художник не мог бы здесь обнаружить ни одного ложного мазка.

Картина понравилась и Калине Ивановичу:

– Вот видите, как хозяева живуть? Тут тебе живуть аккуратные люди.

– Это тебе не какие-нибудь незаможники, у которых, понимаешь, главная животная – воша.

– Да, – неохотно согласился Шере.

– Тут враги советской власти живут, бандиты, – сказал Антон, оглядываясь с козел.

– Да на что ему твоя советская власть? – даже рассердился немного Калина Иванович. Что ему может дать советская власть, когда у него все есть: хлеб свой и мясо, и рядно, и овчина, самогонку тоже сам делает, паразит, веник ему если нужен, так смотри, нехворощи[142]сколько растет и какая хорошая нехвороща.

– И лебеда своя, – сказал Шере.