Педагогические размышления. Сборник

Ваша «Книга для родителей» должна быть настольной книгой у каждого родителя и еще обязательной для педагогов. А уж коль упомянул о педагогах, так не можете ли Вы мне сказать, почему эта порода людей так глупа и невежественна? Какой процент на всю педагогическую ораву умных людей? У меня их 14 штук, и все – глупы, тупы и истеричны…».

Из этого письма мы также узнаем, что A.C. Макаренко звал С. А. Калабалина для работы в Москву, на что Семен Афанасьевич ответил, что переехать – дело заманчивое, но вряд ли его отпустят, да еще «хочется потягаться с беспризорщиной». Семен Афанасьевич поделился своими планами: «Даже хочу написать наркому, чтобы дал мне, все одно где, колонию, я бы дал образец работы. Но я готов и дворником работать, лишь бы жить на таком расстоянии от Вас, чтобы общаться с Вами живым словом и видеть Вас – нашего дорогого Человека».

Письма A.C. Макаренко 1937 года не сохранились. Судить об их содержании можно только по ответным письмам С.А. Калабалина.

Особенно любопытны письма конца 1937 года. 9 декабря Семен Афанасьевич писал из Киева: «Дорогой Антон Семенович. Спасибо за письма. Я счастлив тем, что составил Вам компанию в скучной Москве, а Ваше доброе отношение ко мне – единственная радостная краска на фоне моего бытия… Еду за 12 колонией… Операция страшно напоминает великое переселение горьковцев из Полтавы в Куряж».

В этом письме упоминалась рукопись Калабалина «Вадька-партизан», которую он посылал Макаренко для «коррекции». Рукопись исчезла, но, возможно, позднее она легла в основу книжки С.А. Калабалина «Бродячее детство».

20 декабря 1937 г. Семен Афанасьевич послал весточку своему учителю из Винницы: «Дорогой Антон Семенович! У меня все добре и не совсем… Мое моральное состояние нарушено основательно, и я вечно нахожусь в состоянии помилованного. Это не вяжется с моей натурой, тем более что я в своей работе честен и самоотвержен… Привез воспитанников из 12 колонии. Сравнить их можно с коллективом куряжан. Ужас, теперь вот сижу и ломаю себе голову, чем их поразить. Это будет последним моим выступлением в Виннице».

Содержание этого письма – загадка, которую еще следует разгадывать. Состояние «помилованного» – тайна за семью печатями. Именно в это время на Калабалина был сделан донос. В 1938 году органы НКВД его арестовали и «переправили» в московскую тюрьму за якобы антисоветскую агитацию среди воспитанников. Вину Семена Афанасьевича доказать не удалось и его отпустили через месяц.

20 марта 1938 г. Семен Калабалин напишет свое первое после ареста письмо: «Дорогой Антон Семенович! Как Вы мне посоветуете обратиться с письмом к т. Ежову по вопросу восстановления моих прав на работу в трудколонии НКВД, конечно, с изложением всей прекрасной «штуки», разыгранной со мной? Не могу и без т. н. трудновоспитуемой братии. В системе наробраза детвора мелкая и ни в какой мере не приобщена к серьезным делам. Арестован я был только для того, чтобы скомпрометировать меня перед детьми, но этого не получилось, а одно лишь успели – развалить колонию… Сидеть в Соколовке – ужасно тяжело. Чувствую себя как на высылке. Это же работа не по вкусу и выбору. Я оказался перед фактом свершившимся. Когда меня освободили, то Галя со всей свитой была уже в Соколовке. Напишите о себе, как Ваше здоровье и зачем это нужно было ломать ребра. Будьте здоровы, дорогой отец…».

Судя по содержанию письма, A.C. Калабалин отвечал на письмо Антона Семеновича, из которого узнал о его тяжелом заболевании. Возможно, сам Семен Афанасьевич писал ему, но письмо не сохранилось (или еще не найдено).

Ответ на это письмо пришел 2 февраля. Антон Семенович спешил успокоить своего любимца: «В голову мне не приходило, что ты можешь так волноваться по поводу прошлогодних обстоятельств твоей биографии, я на твоем месте не волновался бы и забыл все, но совершенно понимаю, что в детском доме тебе скучно и неинтересно. Поэтому буду все-таки рад, если из нашей переписки с Яцкевичем что-нибудь выйдет. Сегодня я отправил ему длинное письмо, в котором рассказываю, какой ты педагог. Предупреждаю, что ты человек горячий и лодырей и шкурников не любишь, пишу также и о том, что ты – сторонник моей системы. Приложил, конечно, и твое письмо__ Вчера я получил орден, поэтому, может быть, особенного страха или отвращения к нашей системе у Яцкевича не обнаружиться. Почти уверен, что он что-нибудь сделает, разговаривать с ним лично, думаю, было бы хуже, я произвожу на некоторых людей отталкивающее впечатление… Но если даже получится осечка, падать духом не нужно, будем думать что-либо другое…».