Педагогика. Книга 1: Общие основы: Учебник для вузов

Науке известно все: кто изобрел паровоз, кто поднял в бескрайние просторы Вселенной первый космический корабль. Но она не знает имени человека, который первым начал совмещать обучение с поркой. Имена недоброй памяти экспериментаторов не вписаны в летопись педагогики, но их опыт дополняется все новыми примерами новаторского поиска и смелого эксперимента.

«…Пушар был очень маленький и очень пьяненький французик, лет сорока пяти. А нас, воспитанников, было у него всего человек шесть; из них действительно какой-то племянник московского сенатора, и все мы у него жили совершенно на семейном положении, более под присмотром его супруги, очень манерной дамы, дочери какого-то русского чиновника. Пушар вошел в классную комнату, подошел к нашему большому дубовому столу, за которым мы все шестеро что-то зубрили, крепко схватил меня за плечо, поднял со стула и велел захватить мои тетрадки.

– Твое место не здесь, а там, – указал он мне крошечную комнатку. Ты не смеешь сидеть с благородными детьми, ты подлого происхождения и все равно, что лакей.

И он пребольно ударил меня по щеке…»

Это уже Ф. Достоевский рассказывает о своем первом столкновении с обучением.

Испил горькую чашу невежественного обучения и А. Герцен. Его учитель не бьет, не кричит, но и не учит.

«…Женевец был человек лет сорока, седой, худощавый, с юными голубыми глазами и со строгим благочестием в лице. Он был человек отлично образованный, славно знал по-латыни, был хороший ботаник. В деле воспитания мечтатель с юношескою добросовестностью видел исполнение долга, страшную ответственность; он изучал всевозможные трактаты о воспитании и педагогии от «Эмиля» и Песталоцци до Базедова и Николаи; одного он не вычитывал в этих книгах, – что вернейшее дело воспитания состоит в приспособлении молодого ума к окружающему, что воспитание должно быть климатологическое, что для каждой эпохи, – так, как для каждой страны, еще более для каждого сословия, а может быть, и для каждой семьи, – должно быть воспитание…»

Мы уже упоминали о дидактогении. Это, так сказать, общее название всего дурного в школе. А если поподробнее, то дидактогения (греч. didaktikos – поучительный, genos – род, происхождение) означает умышленное или непроизвольное (рожденное обстоятельствами) действие педагога, приводящее к отрицательному эффекту. Оно может выражаться поступком, словом, жестом, мимикой и т. д.

Дидактогения – явление древнее. Еще в старину поняли ее пагубное влияние на обучение; поняли, что грубое, бездушное отношение учителя к ученику непременно приведет к отрицательным последствиям. Дидактогения – уродливый пережиток прошлого.

Теперь в школах вроде бы не бьют, не унижают, не оскорбляют, а дидактогения… осталась.

Ю. Азаров рассказывает об учительнице, которая на уроках главное место отводила «порядку»: «дети, сесть!», «дети, руки!», «выровняться!», «дети, ноги!»… Несколько лет подряд учительницу ставили в пример: она-де владеет классом, умеет организовать ребят, «держит класс в руках». Вот это «держать в руках» наиболее точно характеризует сущность дидактогенического метода.

Болью проникнуты слова педагога Ш. Амонашвили, без устали призывающего преобразовать дело обучения на началах гуманности. В одной из статей он вспоминает свои школьные годы, о том, с каким волнением и предчувствием неладного раскрывал возвращенную учителем тетрадь. Красные линии в ней никогда не приносили радости: «Плохо! Ошибка! Как не стыдно! На что это похоже! Вот тебе за это! – так озвучивалась голосом моего педагога каждая красная черточка. Ошибки, обнаруженные им в моей работе, всегда пугали меня, и я был не прочь выбросить тетрадь или, в лучшем случае, вырвать из нее зловещую страницу, заполненную этими, как мне казалось, бранящими меня знаками педагога. Порой я получал тетрадь, которая была испещрена не просто черточками, птичками (в сказках птички обычно вещают о чем-то хорошем, радостном, таинственном), а вдоль каждой строки были проведены волнистые линии, как искривленные от злости нервы моего учителя. Если в этот момент, когда он исправлял мою работу, я оказался бы рядом, то, наверное, такими же красными полосками он украсил меня самого…»

«Но почему я тогда называюсь «учеником», если должен выполнять все задания только без ошибок? – думал я в детстве. Неужели учителя всего мира сговорились между собой охотиться и тешиться над ошибками своих учеников? Тогда можно предвидеть, как мы, дети, их баловали: ежедневно мы в своих рабочих и контрольных тетрадях допускали, по всей вероятности, несколько миллионов ошибок! …Учитель! – взывает Ш. Амонашвили. Если ты хочешь усовершенствовать и преобразовать свою методику воспитания на началах гуманности, то не забывай, что ты сам когда-то был учеником, и добивайся того, чтобы твоих воспитанников не мучили те же самые переживания, что мучили тебя».

РБ

Идеальный педагог