Педро Жестокий

Г р а ф Т р а с та м а р с к и й (Акт I) делится своими планами с Мендосом:
Не спрашивай меня, насколько это справедливо:
У ненависти угрызений нет…
Я в Рим гоню его, в тот старый трибунал,
Что в заблуждении, быть может, роковом,
всесильным стал,
Над столькими монархами Европы простер он
власть свою.
Там будет обвинен он, и я тебе здесь говорю,
Что ты увидишь, как Европа вся, поверив мне,
Тот приговор исполнить будет счастлива вполне…
М е н д о с (Акт II):
…Обмануть Европу целую, и небеса вооружить,
И идола заставить произнеси, нелепость ложную…
Ах! Нет суда людского без жестокого коварства.
Все это призраки пустых капризов царства…
Д о н П е д р о (Акт II), которому сообщают о его низложении:
Могу ль я уважать все это ветхое собранье —
Неведомых мне ложных привилегий зданье,
Всю эту пищу вечную волнений и раздоров?
Законом смеют звать все это море вздоров
Удельные князья с надменностию дерзкой,
Высокомерьем полные, под кровлею убогой
деревенской.
Все эти новые дворяне, безначальственный Сенат,
Что в своеволии открытом виноват…
Д о н П е д р о (Акт IV) дю Геклену:
…Что к Римскому суду они осмелились воззвать
и воин Франции унизился, чтоб это рассказать.
Забыли разве, сударь, вы, что видели там сами?
Вы хвалите мне Рим и власть его пред нами,
Народы подчинять….
А Г е к л е н отвечает:
Но говорят, во все былые времена мой двор
умел понять,
Как следует права правителя и церкви друг
от друга отделять…

Видимо, именно здесь следует искать мотивы, побудившие Вольтера согласиться с вымыслом, подходящим для выражения его идей. В результате Педро Жестокий попал в один ряд с де Калас или де Ла Баром в бесконечных обличительных речах, разоблачающих богачей и церковников, в которых преступления осуждались только в одностороннем порядке.

XX. Романтизм и критика

Легенда о короле Педро, ставшая до такой степени неправдоподобной, не могла не попасть под пристальный взгляд историков и гуманистов XIX века. Можно было предвидеть, что она найдет отражение в творчестве поэтов-романтиков благодаря яркому ореолу, который окружал такого необычного героя. Тем не менее примечательно, что дорогой Вольтеру персонаж не привлек внимания ни одного из французских авторов этой школы. Можно было бы ожидать, что, например, Виктор Гюго охотно выберет его, хотя бы для того, чтобы воспользоваться им для мстительной тирады в адрес какого-нибудь дона Салюста или Лафмаса. Но кроме тяжеловесной трагедии Анселота, поставленной в 1838 году, в основу которой, видимо, легла довольно неплохая опера Доницетти, и довольно посредственной оперетты Кормона и Гранже, увидевшей свет в 1857 году, где король Педро, переодетый в трубадура, поет серенады под балконом молодой мусульманки, его образ не привлек французский театр. То же самое можно сказать и о французских поэтах и романистах.

Нам придется вернуться в Испанию, чтобы удостовериться в необычном литературном бессмертии версии «борца за справедливость», отразившейся в одной из лучших драм театрального репертуара.