Пейсбук

И не беда, что спотыкаемся на одном и том же месте, и идем, не очень представляя куда.

К черту подробности!

Зато сколько новых откровений и открытий, находок и разочарований, объяснений и непониманий достанется тому, кому хватит энтузиазма пройти этот путь до конца.

И пусть завистники шипят, что день сурка – это наше будущее.

Это наша жизнь и это наше все.

Как прошлое и настоящее.

Как женщина, которая поет.

Как зебра, которая черно-белая.

Как кошка, которая просто черная.

Как спорт, который – мир.

И как мир, который – наша жизнь.

Как-то двадцать лет назад по одному очень грустному поводу я подвозил до дома православного батюшку. Отец Александр был внешне справедлив, мудр и не распиарен, чем вызывал мое искреннее уважение. Чтобы скоротать время мы философствовали вслух, обсуждая темы вечные и насущные. Времена были лихие, еще зиял опаленными глазницами расстрелянный Белый дом, герои минувших дней рядились в черные водолазки и черные костюмы, мы никому не верили и верили во все одновременно, экономика лежала в руинах, а в сознании пребывала разруха. Злая и холодная январская ночь, особенный попутчик – самое время расставить все точки над «и».

Нас вполне устраивала вялотекущая игра в вопросы-ответы, мы не переходили границы, не касались конфессий, пока мне вдруг не показалось, что открылась некая истина, доселе неведомая, и все тайны прекратили быть таковыми.

И у нас произошел следующий диалог:

Я: Отец, в Москве началось строительство разрушенного шестьдесят лет назад храма. Никак не пойму, праведное это дело или нет. Старого ведь не вернешь, а новодел, боюсь, уже не так значим.

Он: Строительство любого храма – благое дело, а такого большого – тем более. Мы не просто храм восстанавливаем, а совесть лечим, прощения просим и очищаемся. И веру в душе людей возрождаем.

Я: Согласен, отец, только вера способна вылечить совесть. А сколько церквей, мечетей и синагог в советские времена разрушили да превратили в склады и амбары. Вот и не осталось у людей ни стыда, ни совести, ни веры.

Он: Правильно мыслишь, сын мой. Построят храм, глядишь, и сознание людям вернется, жить начнут и по-людски, и по совести.

Я: А в Сибири да в центральных областях, на востоке и на севере что людям делать? Им что коммунисты, что демократы – один черт, денег как не было, так и нет. Живут без свету и просвету. Негде даже религиозные нужды справить, не в Москву же ехать? Что им до храма-то московского…

Отец Александр задумался на минуту и снова продолжил свою длинную и грустную историю про возрождение и веру, героев и злодеев, Христа и нехристей. Я же подливал масла в огонь, еще и еще напоминая про бедных христиан, мусульман и иудеев, горюющих и страждущих, но без надежды иметь свой храм. Он был благодарным собеседником и потому со мной соглашался, не чувствуя подвоха. И тогда настал мой черед.

Я: Отец, страна бедна как церковная крыса, дырка на дырке, а тут, на тебе – три миллиарда долларов на новый храм, из которых половину (наивно думал я тогда) разворуют! Для кого храм? Для президента с премьером и иже с ними? И кому какое дело до безвестной старухи из Челябинской или Читинской области, которая мечтает хотя бы разок перед смертью до какой-нибудь церкви добраться? Да за эти три миллиарда можно три тысячи церквей построить по всей стране. С иконами и прочими хоругвями, коллег Ваших жильем обеспечить и людям долги начать возвращать. Миллионам и миллионам. Так к чему золотой дворец на Москве-реке, когда денег – или на одно, или на другое! Где благо-то?

Как говорят шахматисты: шах и мат.

На этом наш разговор и закончился, остаток дороги мы проехали молча. Каждый думал о своем, не понимая, как в одних и тех словах может оказаться две правды.

Батюшки того уже давно нет, а мне до сих пор горько, что вот так, игрой в слова поставил его в неловкое положение.

А еще горько, что у людей нет совести. Еще горче, когда совести нет у целой страны.

А тогда, в начале девяностых, мой сосед по дому, мент-криминалист и тоже уважаемый мной человек, был вынужден держать лоток с матрешками на подведомственной ему территории – смотровой площадке МГУ.

– Саша, – говорил он мне с гордостью, – вот смотри, я простой московский мент, но с лотка по двести баксов в месяц имею и семью свою кормлю.

И я был горд за него. За то, что зарабатывает именно так, а не превращается в оборотня или еще какого зверя.

Дикая страна, пляски на костях и смех сквозь боль.

Тогда нам всем казалось, что если выдюжим, вытерпим и справимся, нас ожидает награда, сытая, спокойная и богатая. И мы наивно полагали, что после 91-го и 93-го нам сам черт не страшен.