Пейзаж с бурей и двумя влюбленными

Они вернулась в замок. Войдя в свою комнату, Шарлотта включила свет и сняла покрывало со стоявшей посередине комнаты скульптуры. Женевьева увидела фигуру человека, занятого, по всей видимости, упражнениями. Вначале она не могла понять, что непривычно в этой фигуре, потом поняла: у человека было три руки! Приглядевшись, она обнаружила, что глаз у фигуры тоже три. Тем не менее, это был именно Лоуренс Брэндшоу. Бронза точно передавала гибкость его тела, невозмутимый, готовый встретить любую опасность взгляд — хотя и трех глаз. Нет, эту фигуру трудно было представить с рогами на голове — они ей не шли. И в ней не было ничего смешного, мелкого, глупого, в чем создатель этого скульптурного портрета обвиняла саму модель.

Женевьева поделилась этими впечатлениями с Шарлоттой. Девушка пожала плечами:

— Возможно, я ему польстила... Иногда — особенно когда он рассказывает о своих приключениях — он очень хорош. Он ведь делает это совершенно без всякой рисовки, ты заметила?

— Пока что я заметила, что ты сама себе противоречишь, — заявила Женевьева. — Ты ведь только что обвиняла Лоуренса в позерстве.

Шарлотта еще раз пожала плечами:

— Человек сейчас такой, а через минуту другой... Смотря какой стороной он к тебе повернется.

— Или какую сторону в нем ты захочешь увидеть, — добавила Женевьева. Шарлотта ничего не ответила. Ее возбуждение прошло, теперь она выглядела скорее уставшей. Женевьева заметила это и собралась уходить.

Уже повернувшись к дверям, она заметила висевший сбоку портрет, которого утром, когда она убирала комнату, здесь еще не было. Среди деревьев, окруженная их листьями, словно рамой, стояла девушка. Ее глаза смотрели на окружающее и в то же время внутрь себя. Женевьева не сразу поняла, кто изображен на картине, а когда поняла, ее лицо залила краска.

— Так это я? — воскликнула она и, обернувшись на Шарлотту (та молча улыбнулась), подошла ближе к картине. Она еще некоторое время внимательно разглядывала легкие, воздушные мазки, образовавшие этот ее образ, такой красивый — гораздо красивее ее самой. Полная благодарности, она обернулась к Шарлотте:

— Спасибо! Но почему ты мне ничего не сказала? Я не позировала...

— Это не потребовалось, — ответила Шарлотта. — Я довольно часто тебя вижу. Могу сказать, что писала эту картину с удовольствием и быстро.

— Ах, если бы я могла отплатить тебе чем-то подобным! — воскликнула Женевьева. — Ладно, не буду тебе мешать: я вижу, ты совсем раскисла.

— Да, я что-то устала, — согласилась Шарлотта. — Не знаю даже, удастся ли мне завтра встать, как обычно.

Видимо, к утру Шарлотта собралась с силами, поскольку когда Женевьева наутро в обычное время пришла в ее комнату для уборки, девушки там уже не было. Женевьева еще раз задержалась перед своим портретом, а затем перед статуей Лоуренса. Фигура кладоискателя — хотя и многорукого и многоглазого — внушала уверенность в том, что этот человек не подведет, не обманет. Была там еще стойкость, готовность к отражению опасности, была, как ни странно, и доверчивость. Не было в этой фигуре лишь того, над чем так любила насмехаться Шарлотта — самолюбования, упоения собой. Почему же Шарлотта, изобразив англичанина именно таким, думала о нем гораздо хуже?

Из размышлений Женевьеву вывел разнесшийся по всему замку крик Эмилии:

— Едут! Едут! Они уже приехали! — кричала домоправительница.

Женевьева поспешила вниз. Ей хотелось своими глазами посмотреть на удивительную женщину с портрета. Когда она спустилась в гостиную, приезжие были уже там, и граф Шарль знакомил их с обитателями замка. Камилла Хаген[11] оказалась женщиной среднего роста с неприметной, казалось бы, наружностью. Она не блистала красотой, а теперь, когда округлившийся живот подчеркивал ее беременность, могла вовсе показаться некрасивой. И тем не менее было в этой женщине что-то, что не позволяло просто скользнуть по ней взглядом. Возможно, это был проницательный и в то же время милый взгляд зеленых глаз? Ее муж, Роберт Хаген, выглядел как обычный американец — худощавый, высокий, с ежиком седеющих волос.

Познакомив приезжих со всеми, граф повел их наверх. Женевьева вернулась в свою половину замка — ведь уборка еще не была закончена.

За чаем Эмилия делилась своими впечатлениями от гостей.

— Нет, я ожидала большего от этой дамы с портрета, — разочарованно говорила она. — Может, в ней и кроется какая-то тайна, но это незаметно. Совершенно незаметно!

Катрин, помогавшая гостям распаковывать и укладывать вещи, сообщила, что среди багажа гостей было несколько тяжелых рюкзаков, наполненных “какими-то железками”, и что за помощь Роберт Хаген дал ей щедрые чаевые. Услышав это, Женевьева впервые подумала о том, что горничным действительно обычно дают чаевые, но в замке, к счастью, ей еще никто их не давал. К счастью — потому что она не представляла, как бы она разговаривала, как равная, с Шарлоттой или Верноном, получив перед этим от них деньги.