Пейзаж с падением Икара

– Ты так и не понял? Страсть не требует оправданий. Она – и есть оправдание.

– Ой, давай без этой псевдофилософской шелухи! – я всплеснул руками. – Твои слова только звучат красиво: «страсть не требует оправданий». А знаешь, как все было на самом деле? На самом деле он не просыхал неделями. А когда кончался гастрольный тур по вытрезвителям, начиналась очередная эпопея под названием «В поисках утраченной шхуны». Поэтому я и перестал с ним общаться – надоело терпеть запах спирта и болтовню о «Летучем Голландце», – я помолчал. – «Страсть не требует оправданий». Ты хоть сам слышишь, как пошло это звучит? Это лозунг маньяков. Он не применим к реальности.

– Он не применим к твоей реальности. Подумай хорошенько. Страсть – это то, что придает тебе смысл.

– Ох, да ты просто открыл мне глаза! Как же я раньше жил без твоей рафинированной мудрости?

Дядя поднялся с кровати и шагнул ко мне. От него почему-то пахло не коньяком, а крепким кофе. Я ожидал удара, но он лишь ткнул тяжелым пальцем мне в грудь.

–  Когда ты бросил военное училище, чтобы заняться живописью, я впервые зауважал тебя. По-настоящему. Потому что ты не боялся чужих мнений. Не боялся отцовского гнева, хотя знал, к чему это приведет. У тебя была страсть. Настоящая. И что теперь? – он обвел рукой комнату. – Ты заперт.

– Не жалуюсь.

– Ну конечно! Художник и одиночество – великий стереотип. Почему все твои картины пылятся в шкафу, в этом дубовом футляре?

– Потому что я ими недоволен.

– Потому что они – твоя реальность. И пока они под замком – ты в безопасности. Пока они там, ты можешь упиваться жалостью к себе, строить из себя Ван Гога, Гогена или… кто там еще умер в одиночестве непонятым?

Я делал вид, что смотрю в окно, потому что боялся взглянуть на дядю. Он продолжал:

– Твоего отца страсть погубила – это так. Остаток жизни он посвятил поискам корабля и потерял себя. Но и ты – ты сейчас дословно цитируешь его путь. Разница между вами только в том, что он растрачивал себя ради конкретной цели – найти шхуну. А в чем твоя цель? Где находится крест на твоей карте? Чего ты хочешь? Отвечай.

– Я хочу пить, – сказал я и вышел из комнаты. В зале было темно, и, направляясь на кухню, я наступил на осколки разбитой лампы.

– Пр-р-р-роклятье!

***

Всю ночь меня не оставляло ощущение, что я что-то упустил, недосмотрел. В голове вертелась фраза: «черное – ноты, белое – музыка», – где я мог это слышать?

В комнате было душно, я открыл окно; ветер, взвив штору, окатил лицо холодом; повеяло миндалем. «Так мог бы пахнуть сон», – мелькнула неуместная мысль.

Из окна открывался отличный вид на мое детство.

На асфальте тускло сверкали осколки бутылки, и этот образ – вид битого стекла – напомнил мне о втором прозвище, которое давным-давно дал мне отец. Он называл меня стеклянный сын, потому что я постоянно получал травмы на ровном месте. Если меня посылали за хлебом, то возвращался я, как правило, со сломанной рукой или вывихнутой лодыжкой. Я был магнитом для неприятностей. Мне иногда казалось, что если в меня бросить камень – я со звоном разобьюсь вдребезги.

– Скажи-ка, Шалтай-болтай, а есть ли еще такая кость, которую ты не ломал?

Однажды, оказавшись в больнице с очередным переломом ребра, я попросил отца принести мне что-нибудь – почитать и пожевать.

Он вернулся через час – очень веселый.

– Вот, держи, я принес тебе медицинскую энциклопедию – теперь ты будешь знать все свои кости по именам. И вот, – он достал из кармана коробочку и протянул мне, – это мел – там много кальция. Кушай, поправляйся.

Родители других детей приносили фрукты, а я давился мелом.

И, так уж вышло, что первой книгой, которую я прочел, был анатомический атлас, а не роман Стивенсона или Лондона. Я знал о костях так много, что это пугало моего ортопеда.

Ощущение хрупкости не покидает меня по сей день: не только у тела, но и у принципов моих нет запаса прочности – чтобы держать удар, чтобы не впасть в уныние, чтобы, утратив иллюзии, идти дальше.

Из-за постоянных травм я пропускал уроки в школе, и отец заставлял меня заниматься на дому. Естественно, я упирался. Я терпеть не мог физику, и папа почти силой сажал меня за учебник, учить формулы. Однажды я так разозлился, что крикнул:

– Дур-р-рак твой Ньютон!

– А ты, значит, умный, – сказал он спокойно.

– Уж поумнее этого болвана. Подумать только! Закон всемирного тяготения! Ерунда! Зачем я должен читать о нем, если не верю в эту чушь?

Отец толкнул меня, я упал навзничь и больно ударился копчиком.

– Любому действию всегда есть противодействие. Третьего закона механики тоже нет?

– Нету! Все это – заговор учителей, чтобы было, что задавать на дом!

Он снова пихнул меня, доказывая свою правоту. Я ударился еще сильнее, затылком, но продолжал капризничать через боль.