Пейзаж с падением Икара

Шагнув через порог, я замер, стараясь не скрипеть паркетом. Свет горел только на кухне. Я прислушался – но было так тихо, что тишина камертоном зазвенела в ушах. Внутри, под ребрами все словно покрылось холодной коркой инея от страха. Я хотел сглотнуть, но боялся. Мне казалось, что чужак почувствовал мое присутствие и затаился; и теперь он точно так же стоит за стеной, замерев, и прислушивается.

В пороге в луже растаявшего снега стояли две пары сапог. И если одну из них оставил испугавшийся настольной лампы Петр (он так и убежал – в носках), то вторая точно появилась здесь совсем недавно – и незаконно. «Какой интеллигентный вор, – подумал я, – даже разуться не забыл. Размер примерно сорок пятый – большой дядька».

Я задержал дыхание и вдруг ясно услышал, как шумно, почти по-бычьи, дышит незваный гость.

«Нормальный человек позвонил бы в полицию», – мелькнуло в голове.

«А может я хочу ввязаться в драку, чтоб зубы – прочь. Физическая боль, говорят, притупляет остальные чувства», – ответил я себе.

Сунув руку в карман, я сгреб горстью мелочь. От звона монет меня бросило в пот.

«Ну вот, – сказал внутренний голос, – теперь он знает, что ты здесь».

«Зато теперь я могу швырнуть монеты ему в морду».

Я сделал два шага в сторону кухни. Остановился и прислушался – снова бычье дыхание.

Я спросил:

– Ты кто такой? – к великому стыду, мой голос дрогнул на последнем слоге.

Но ответа не было.

– Отвечай!

Снова тихо.

– Я знаю, что ты здесь! Я слышу, как ты дышишь! – говорил я уже без дрожи в голосе, храбрясь, стараясь подавить его морально.

На кухне раздались шаги, в проеме появилась исполинских размеров тень. Оно надвигалось на меня – бородатое чудовище с пистолетом в руке…

Я закричал.

– Ой, только не надо орать, – сказало «чудовище», жмурясь. – И так голова болит.

Я узнал голос – это был дядя Ваня, брат отца. Мы давно не виделись, и его широкая седая борода сперва сбила меня с толку. В левой руке он сжимал початую пол-литрушку коньяка, а в правой – револьвер.

– Дядя? О-ох! Ты напугал меня до чертиков.

Он подошел и протянул бутылку.

– Подержи.

Я взял ее, и он освободившейся рукой отвесил мне звонкий подзатыльник.

– Это за то, что не пришел на похороны, – сказал он, забирая свое пойло назад.

– Когда ты успел отрастить бороду? – спросил я.

– Надоело бриться. К тому же, говорят, так я похож на Хемингуэя. А? – он повернулся в профиль, давая мне возможность оценить сомнительное сходство.

– Как… как ты открыл дверь?

– Открыл? Да она была открыта.

Он снова протянул бутылку.

– Держи.

Я знал, что сейчас опять получу затрещину, но сопротивляться не стал. Дядя от души засветил мне по уху:

– Это за то, что оставил на полу разбитую лампу. Из-за тебя я наступил на нее и порезался. Теперь болит, зараза.

И, помолчав секунду, он отвесил мне третий – самый мощный – подзатыльник.

– А это за что?

– Бог любит троицу.

– Отлично. А теперь, когда мы закончили с рукоприкладством, может ты объяснишь, зачем тебе револьвер?

– Какой револьвер?

– Тот, что в левой руке.

– А? А-а-а, ты об этом? Это кольт.

– И зачем он тебе?

Дядя удивленно посмотрел на хромированную поверхность ствола, словно и сам забыл о его предназначении, потом вдруг затряс головой.

– Ой, что-то мне поплохело. Пойду-ка я прилягу. Где у тебя тут комната для гостей?

Похрамывая, он зашел в мою спальню, осторожно поставил бутылку на тумбу и завалился на кровать. На левой ступне у него действительно темнели два глубоких пореза, и свежая простыня быстро покрылась багровыми пятнами у изножья.

– Ты не ответил на вопрос, – сказал я. – Зачем он тебе?

– Кто? Кольт? А, это доказательство.

Пауза.

– Доказательство чего? – Тишина. – О господи! – я схватился за голову. – Когда ты пьян, с тобой невозможно разговаривать.

– Я не пьян, я утомился. Я и выпил-то всего рюмку, остальное разлил. У тебя там пятно на кухне, на полу. Надо стереть, а то след останется.

Я почувствовал такую усталость, что потерял всякое желание разговаривать с дядей; просто махнул рукой и вышел из спальни, хлопнув дверью.

– Это кольт Андрея, – донесся приглушенный голос.

Помедлив, я открыл дверь и заглянул в темноту.

– Что?

– Кольт нашли при нем, когда он умер.

Я подошел к тумбе, взял бутылку и сделал глоток. Пойло горечью ожгло горло, и я закашлялся.

– Господи, какая гадость!

– Ты вроде бросал, – заметил дядя.

– Ага, и щас опять брошу.

Метнувшись к окну, я открыл форточку и выкинул бутылку. Раздался звон – и лай собаки. Я хотел сказать что-то, но молчал; просто смотрел в окно, на блестящие в свете луны осколки и лужу на асфальте, похожую на ртуть.

– Ты уж не злись, – сказал дядя, – но я тут оглядел каморку, пока тебя не было. Шкаф под завязку забит твоими эскизами.

– Да, я в курсе.

– А чем ты вообще на жизнь зарабатываешь?

– Какая разница?

– Чистое любопытство. Мы ведь не виделись уже сколько? Шесть лет? Семь?

– Тебе правда интересно?

– Не особенно. Но если ты начнешь рассказывать, я сделаю вид, что слушаю внимательно.

Я помолчал, глядя в окно, собираясь с мыслями.