Пейзаж с парусом

— Отчего же не может, вон же, говорю, как назло, номер остался весь целиком — семнадцатый. Он на семнадцатой машине летал, Широков, и на КП успел доложить, что падает, что ничего уж сделать не может… А Рындин, его замкомэска, сегодня не летал, я его сам недавно видел.

Вот уж наверняка не надо было торопиться с этой вестью, но Антон бежал, задыхаясь, по гати, через мост, мимо милицейских машин, сквозь толпу и опять по гати. И все это время перед его глазами метался, прыгал, застилая все вокруг, дюралевый лист с рваными краями, с большими, четко выведенными киноварью цифрами: «1» и «7».

Семнадцать, семнадцать… Такси, чтобы разъехаться с аэродромным грузовиком, сдало задним ходом и теперь стояло в конце мощенной булыжником улицы, у краснокирпичного здания фабрики. Метров на пятьсот отъехало, наверное, и Антон вконец запыхался, когда добежал, когда рухнул, просто рухнул на сиденье. И еще не поехали, еще шофер не включил скорость, как Светлана спросила — шепотом, но это было хуже крика там, в роно:

— Ну что?.. Он?

— Слава, — сказал Антон и почувствовал, как жжет ему глаза, прямо, как кислотой, жжет. — Слава Широков…

Они добрались до Москвы в пятом часу. Антон велел таксисту прежде ехать на Метростроевскую, где жила Светланина тетка, думал, сам сразу поедет дальше, но спохватился, дал шоферу трояк, кроме положенного, и повел Светлану в подъезд. Он держал ее за локоть даже в просторном лифте, словно она была тяжело больна, и косился в зеркало на свое и ее отражение, и думал, что она и впрямь больная — всю дорогу не проронила ни слова.

Квартира была коммунальная, со множеством звонков и табличек на двери. Открыла им горбатенькая сестра Светланы и, похоже, не удивилась появлению незнакомого офицера, только многозначительно поджала и без того тонкие, бескровные губы. Потом появилась тетка, тоже тонкогубая, но она хоть поздоровалась. Антон вконец сробел, оказавшись в неестественно чисто прибранных комнатах, вернее, в одной, когда-то перегороженной, и все тревожно поглядывал на большую картину, изображавшую лунную ночь на реке, на бронзовые подсвечники в виде львов, сидящих на задних лапах, и стеклянный шкаф, набитый фарфоровыми чашками.

Светлана пошепталась с теткой и легла на кушетку лицом к стене, а тетка принялась подробно расспрашивать Антона, кто он и как оказалось, что появился у нее в доме вместе со Светланой. Сначала Антон врал не очень понятное даже ему самому, то и дело оглядывался на Светлану, но старая женщина спокойно и методично, точно следователь, вывела его на дорожку правды, и он рассказал все, что знал про Широкова, и как Светлана очутилась в Успенском, и как разбился самолет — за городом, хотя мог упасть на дома и погубить очень многих.

Горбатенькая собрала чай, Антон по инерции рассказывал уже и про свою жизнь, про Ужемье и про дочек, Саньку и Марину, и что Ане, жене, скоро рожать. Светланина тетка сходила в другую комнату и принесла оранжево-зеленый плед, укрыла им племянницу, и Антон подумал, как хорошо, что Светлана уснула. На столе стояла вазочка с вареньем, он один съел его почти все, хотел попросить еще чаю, рассказать заодно и про сестру, и как он ловко справился с Оболенцевым, но вдруг застеснялся и начал прощаться.

В Грохольском Антон объявился в девятом часу. Томка, с распущенными волосами, в домашнем халатике и шлепанцах, набросилась на него, как только он переступил через порог:

— Явился, братец! Ну, знаешь… Лучше бы уж и не приезжал! На сколько, сказал, в свою Электросталь уедешь? На день, от силы на два? А теперь который?

Толик стоял в дверях комнаты, улыбался:

— Ладно, не кори его. Пусть лучше спляшет.

— Как это «не кори»? Я волнуюсь, Анька там без него рожает, так он еще по корешам отправился! По бабам, а не по корешам!

— Да ладно, покажи лучше телеграмму, — настаивал Толик и не утерпел, сам вынес из комнаты листок: — На читай.

«АНЯ РОДИЛА ДЕВОЧКУ РОДЫ ПРОШЛИ ХОРОШО РЕВОЛЮЦИЯ». Буквы сливались, и Антон все перечитывал телеграмму, радуясь тому, как четко, жирно было написано слово «ХОРОШО».

— А кто это — Революция? — спросил Толик. — Или что?

— Соседка, — сказал Антон. — Ее зовут Люция, а фамилия Рева, вот она и подписывается так, вместе оба слова и фамилия впереди. — Помолчал и растерянно прибавил: — Но почему же девочка?

— Потому что бракодел! — донесся из кухни Томкин голос. — Даже запомнить не можешь, когда жене родить… Три недели осталось! А еще в политехническом учился!

Сестра быстро накрыла на стол, поставила среди тарелок початую бутылку водки — ту самую, из которой пили за Антонов приезд. Прикончили ее быстро, и Антон, разгоряченный, вспотевший, вдруг почувствовал, как зверски устал. Так бы и заснул прямо на стуле. Но Томка, молодец, быстро постелила на диване, и, прежде чем свалиться на скользкие простыни, он успел спросить у Толика — на балконе, когда курили:

— Старик, а у вас что, не пойму, лады?

— Как видишь.

— А что ж тогда прежде? Бой местного значения?