Пехота Апокалипсиса

– Васечка не пришел! – Соколова перешла на визг, а визг ее, как знали все, слышен за полтора километра в безветренную погоду.– Ночевать не пришел... Думала – замерз где, бедненький, глаза б мои его не видели...

Лукич вышел на крыльцо, отодвинув осторожно в сторону жену.

– Здравствуй, Дарья,– сказал Лукич.

– А, вышел! – закричала Соколова.– Не спрятался за бабу свою...

– Рот свой поганый закрой.– Алена вроде как случайно взялась за черенок от лопаты, стоявший на крыльце.

И Лукич, вроде как случайно, на тот же черенок руку положил.

– Зайди, Алена, в дом.

Алена зашла.

– Моду взяла! – победно фыркнула вдогонку Соколова.– Я право имею! Ты у нас участковый, вот и должен днем и ночью порядок блюсти и нас охранять...

Лукич от греха подальше поставил черенок в сени и прикрыл дверь.

– Чего ты с утра пораньше завелась? Люди вон спят. Еще и солнце не встало...

– Ты мне скажи, когда этих крашеных уродов из деревни уберешь? – спросила, чуть умерив голос, Соколова.– Я уже дней десять смотрю, как они с нашими малолетками разговаривают, к себе манят... Агитируют, мать их так!

Лукич достал из кармана портсигар, зажигалку. Прикурил.

Вдову нельзя остановить, ее нужно просто переждать, а потом попытаться восстановить разрушенное, как после стихийного бедствия.

– Я своему говорила... Васечка, говорила, не ходи ты, сукин сын, к коровнику, умоляла – а он что?..

– Что? – спросил Лукич.

Напрасно он вышел на мороз, не одевшись толком. Тапочки, носки, спортивный костюм – тридцатиградусный мороз такую одежу не уважает. Вот и Лукича он с ходу обнял, панибратски, и вроде как шутейно провел холодной рукой по спине.

– А он мне прямо в лицо – заткнись, говорит, мать, не понимаешь ты ни хрена в этом, космосе...

Я его, конечно, за патлы-то оттаскала, но ведь он снова: чуть я из дому – шасть к коровнику... А вчера – так и вообще ночевать не пришел...

– Пропал?

– Как есть пропал. В десять – нету, в одиннадцать – нету, в двенадцать – нету, в час – нету...– зачастила Соколова.

– Так и не пришел? – спросил Лукич, пытаясь хоть как-то направлять причитания в нужное русло.– Совсем?

– Как это не пришел? – возмутилась Соколова.– Явился часов в полшестого. Я слышу – он шасть в дом. Я затихла, вроде как сплю, а он разделся и спать лег. Уснул. Тут я одежду его проверила на вешалке, потом ту, что он на стуле оставил возле кровати. А потом Бог надоумил меня в его заначку глянуть, где он фотографии эти голые держит. И вот чего я нашла, смотри...

Дарья протянула Лукичу на ладони что-то зеленое. Лукич спустился по ступенькам, присмотрелся.

На мятом листке бумаги лежала щепотка зеленой пыли.

– И что это? – спросил Лукич, чувствуя, что начинает дрожать на ледяном ветру.

Странно, но легкая на вид пыль на ветер внимания не обращала – лежала себе на бумаге зеленой кучкой, даже след чьего-то пальца на ней сохранился.

– А то и сам не знаешь? – хриплым шепотом осведомилась Соколова.– Это моему Васеньке те дали, из коровника. Я поначалу думала – краска какая, а потом понюхала... только чуть, самую малость... Как на ногах устояла, не понимаю. Вот только в сарае стою, как вдруг – пожалте – на верхушке горы, красной такой, высокой... небо вокруг почти зеленое, а внизу – то ли город какой, то ли посуда стоит хрустальная: графины, стаканы – только громадные такие... А мне хорошо так... не сказать, как хорошо...

Соколова вдруг замолчала, глядя на свою ладонь. Осторожно дотронулась указательным пальцем правой руки до пыли, подняла палец к глазам, словно рассматривая зеленые пылинки, прилипшие к коже.

– Стоять! – приказал Лукич.

Шагнул вперед и успел перехватить руку Дарьи возле самого ее лица, отобрал бумажку с порошком.

– Ты чего? – неожиданно тихо спросила Дарья, прошептала даже как-то жалобно.– Отдай...

Будь ты неладна, Дарья Соколова, вместе со своим сыном Васечкой, подумал Лукич. Это ж что за хрень такую вы принесли в дом? С первого раза тыркнуло, с крупинки...

Кто ж такое выдумал? Неужто – космополеты? Вот ведь придурки! Их же мужики за такую дрянь не то что выгонят – в клочья порвут.

– Отдай,– снова попросила Соколова.– Отдай, миленький! Я прошу тебя – отдай, не греши... Я ж не все прошу – пылинку махонькую... Я только понюхаю... Только-только...

Лукич тщательно завернул бумажку, стараясь не прикоснуться, прикинул, что обертка тут нужна посерьезнее, оглянулся, где тут может лежать кулек старый, полиэтиленовый...

И прозевал, как Соколова кинулась в драку.

Левую щеку обожгло словно огнем, ногти разодрали кожу от виска к губам.

Лукич отшатнулся, выронил бумажку с порошком, но руку Дарьину перехватил. И вторую – тоже.

Дарья не кричала. Она шипела, выплевывая слова, дергалась, пытаясь освободить руки, чтобы дотянуться до ненавистного лица, располосовать его, порвать в клочья...

– Отдай, не твое... моего сынка это – мое, значит... не имеешь права... я только понюхаю, самую малость... все забрать решил... сволочь... ну миленький, ну Тема, ну помнишь – ты же с мужем моим дружил... вы когда с ним за бутылочкой садились, я же не мешала... не отбирала... я ж тебя загрызу... загрызу, тварь... отда-ай!