Пехотная баллада

— Анк-Морпорк — сплошное богохульство! — наконец выговорил он. — Он отравлен, точь-в-точь как его река. Почти не пригоден для жизни. В Анк-Морпорке принимают кого попало — зомби, вервольфов, гномов, вампиров, троллей… — Страппи окинул взглядом слушателей, запнулся и поправился: — Хотя, конечно, иногда это неплохо. Но в остальном Анк-Морпорк мерзок, непристоен, беззаконен и перенаселен. Вот почему он так нравится князю Генриху! Анк-Морпорк очаровал его, купил задешево — такая у него политика, парни. Анк-Морпорк тебя покупает, чтоб ты не лез в его дела. Эй, какой толк в моих разъяснениях, если вы продолжаете задавать вопросы?

— Я просто хотел узнать, почему Анк-Морпорк перенаселен, господин капрал, если там так плохо, — сказал Кувалда.

— Потому что у них упадок и вырождение, рядовой. Они прислали сюда отряд, чтобы помочь Генриху захватить нашу любимую родину. Генрих свернул с пути Нуггана и пошел по безбожному… то есть по богохульному пути Арк-Морпорка. — Страппи, довольный тем, что не оговорился, продолжал: — Пункт второй. Не считая солдат, Анк-Морпорк отправил к нам Мясника Ваймса, самого ужасного человека в этом ужасном городе. Они думают только о том, чтобы уничтожить Борогравию!

— Я слышал, в Анк-Морпорке просто недовольны тем, что мы снесли клик-башни, — сказала Полли.

— Они стояли на нашей суверенной территории!

— Но это была территория Злобении, до того как… — начала Полли.

Страппи гневно замахал пальцем.

— Слушай меня, Пукс! Нельзя быть великой страной вроде Борогравии и не нажить врагов. Поэтому третий пункт, Пукс, и нечего тут сидеть и думать, что ты самый умный. Все вы такие, вижу. Ну-ка подумайте лучше вот о чем. Вам, может быть, не все здесь нравится, а? Возможно, Борогравия — не идеальная страна, но это наше отечество. Возможно, у нас не идеальные законы, но это наши законы. Возможно, борогравские горы не самые высокие и не самые красивые, но это наши горы. Мы деремся за то, что принадлежит нам, парни! — Страппи стукнул себя в грудь.

Пробудитесь, сыны Отчизны,
Довольно пить вино из кислых яблок…

Они присоединились, более или менее заунывно. А как же иначе. Даже если ты просто открываешь и закрываешь рот. Даже если поешь «ла-ла-ла». Полли, которая в таких случаях всегда оглядывалась на окружающих, заметила, что Зыркий отчетливо произносит все слова, что у Страппи неподдельные слезы на глазах и что Уолти вообще не поет. Рядовой Гум молился. Ловкий трюк, сказал вероломный внутренний голос в глубине души Полли.

К общему удивлению, Страппи продолжал петь — и в одиночестве исполнил второй куплет, который вообще никто не помнил. Капрал самодовольно улыбнулся, как бы намекая, что таких патриотов, как он, еще поискать.

А потом они попытались устроиться на ночлег поудобнее, насколько это возможно при помощи двух одеял. Некоторое время все лежали молча. Джекрам и Страппи ночевали в своих палатках, но инстинкт подсказал новобранцам, что по крайней мере капрал подкрадется послушать.

Примерно через час, когда по парусине барабанил дождь, Карборунд сказал:

— Ета, я, кажись, понял. Даже если мы грууфарно глупые, мы будем драться, потому что енто наша глупость… И, ета, так и должно быть.

Несколько человек сели и удивленно уставились в темноту.

— Я понимаю, что должен знать такие вещи, но все-таки — что значит «грууфарно»? — спросил Маладикт в сырой мгле.

— А… енто когда мама тролль и папа тролль сильно любят друг друга…

— Я, кажется, понял, спасибо, — перебил Маладикт. — То, что о чем идет речь у нас, друг мой, называется патриотизм. Это мое отечество, право оно или нет.

— Нужно любить свою страну, — сказал Зыркий.

— Что именно любить? — послышался из дальнего угла голос Кувалды. — Утренний свет на вершинах гор? Ужасную еду? Дурацкие Мерзости? Всю страну целиком, за исключением того клочка земли, на котором стоит Страппи?

— Но мы на войне!

— Да, вот тут ты прав, — Полли вздохнула.

— Ну а я не куплюсь на ихнее вранье. Сначала тебя топчут, а потом, когда они ссорятся с соседней страной, изволь за них драться. Борогравия становится «твоей», только когда кому-то нужно послать тебя на убой! — заявил Кувалда.

— Все, что есть хорошего в нашей стране, сейчас находится в этой палатке, — прозвучал голос Гума.

Воцарилось смущенное молчание. Дождь усиливался. Вскоре крыша начала протекать. Наконец Зыркий спросил:

— А что будет, если… э… ты сначала пойдешь в армию, а потом решишь, что тебе неохота сражаться?

— Тогда, если не ошибаюсь, тебя будут судить за дезертирство и отрубят голову, — ответил Маладикт. — Лично я назвал бы это мелким, хотя и досадным происшествием, но твоему общественному бытию, дорогой Зыркий, пожалуй, будет положен конец.

— А я не целовал ихнюю проклятую картинку, — сказал Кувалда. — Я перевернул ее, когда Страппи не смотрел, и поцеловал сзади.

— И все равно скажут, что ты целовал Герцогиню, — возразил Маладикт.

— Т-ты п-п-поцеловал Г-Герцогиню в… в зад? — в ужасе уточнил Уолти.