Пелагея Стрепетова

И до Писарева, и после него, и если бы его не было вовсе в ее жизни, Стрепетова все равно создала бы те же сценические образы, о том же говорила своим искусством, была бы не менее знаменита. То, что она сделала, было заложено в ней самой. Ее талант был слишком могучим и интенсивным, чтобы остаться невысказанным. В ней не могли быть погребены силы, которые рвались и выплескивались в каждую минуту ее пребывания на сцене.

И все-таки Писарев внес решающие перемены и в ее жизнь, и в ее искусство.

До сих пор она жила, чувствовала, играла стихийно. Догадка заменяла ей знания и логический анализ. Она слишком часто уповала на бога, когда нужно было послушаться разума. Она предоставляла течению нести себя с быстротой, которая не давала опомниться, осмотреться, что-то проверить и, если нужно, исправить. Она действовала вслепую, по наитию и потому каждый раз все начинала заново. Даже при ее феноменальных природных данных, ей грозило самоповторение, чрезмерное нагнетание нервной энергии, истерическая неровность, пренебрежение к частностям и, в конечном счете, неизбежная опустошенность — все то, что составляло печальную изнанку гастролерства.

Писарев отвел от нее эту опасность.

То, что было призванием Стрепетовой, он сделал и ее осознанной целью. То, что делалось инстинктивно, он подвел к стройной системе взглядов. То, что рвалось из сердца, он соединил с пониманием. Он развивал идеи, которые обобщали ее личный душевный опыт и во всем отвечали ее собственным чисто интуитивным представлениям о законах, управляющих жизнью.

Могла ли она обойтись без этих новых для нее понятий? Да, безусловно. Сила таланта не только компенсировала недостаток знаний, но порой способна была обогнать самые глубокие и передовые теоретические построения. Писарев не раз разводил руками, когда его партнерша без малейшего усилия достигала того идеала, к которому он стремился всю жизнь. Когда Стрепетова в одном монологе, в нескольких фразах, иногда даже в безмолвной сцене вызывала такую бурю общественного подъема, какая была недоступна ни самому Писареву, ни его самым последовательным единомышленникам.

Идеи революционного народничества, которые исповедовал, так хорошо излагал и так умно проводил в своем искусстве Писарев, Стрепетова вкладывала в один горячий порыв какой-нибудь своей героини. И этот минутный порыв превращал весь разноликий зрительный зал в ее преданнейших союзников.

Благотворность влияния Писарева проявлялась не в том, чтобы умерить или охладить эмоциональную силу Стрепетовой, а в том, чтобы прибавить к ней силу духовную. Чтобы осмыслить то, к чему ведет прозорливая догадка. Чтобы собственные открытия актрисы сделать и законами ее творчества.

Для Стрепетовой, с ее органичной народностью, интуитивным стремлением к ломке устоев, с ее ненавистью к насилию и жаждой подвига, идеи, сформулированные Писаревым, стали нравственной опорой. Откровением, тем более сильным, что оно шло от человека, которого она любила. Любила захватывающе, неудержимо, со всей глубиной страсти, которая до сих пор растрачивалась впустую.

Любовь к Писареву стала для Стрепетовой источником сил. Возрождением и душевным приютом. Познанием себя и возвращением веры в человека. Жертвенным подвигом и спасением.

Все в жизни преобразилось. Даже самые простые понятия. Менялось восприятие людей, смысл всех, порой самых пустячных явлений. И то, что вчера раздражало, сегодня казалось смешным, а то, что давило грузом, бесследно исчезало куда-то. Растворялось в пространстве.

Все томились от палящего солнца. От вязнущей на зубах пыли астраханских улиц. Стрепетова ее не замечала. Она сносила то, с чем прежде не мог мириться ее болезненный организм. Густо спрессованный знойный воздух. Изнуряющую жару. Тепловатую мутную воду, от которой страдал больной желудок. Все то, что обычно изматывало и портило существование.

От нее ушли вечные страхи, и единственное, что могло бы ее устрашить, это расставание с Писаревым. Но пока они не собирались расставаться.

Они вместе служили. Вместе ездили на гастроли. Вместе приезжали в Москву. Родной город Писарева, Москва вскоре и для Стрепетовой стала своей. Чем чаще она сюда возвращалась, тем меньше ей хотелось из Москвы уезжать.

Москвичи ее оценили. Она чувствовала себя в центре внимания. То, что за ней следили люди, мнение которых ей было важно, воспитывало самоконтроль. Подстегивало ответственность. Держало в напряжении волю.

Стрепетова устала от вечных странствований. Ей хотелось постоянного дома. Или хотя бы пристанища, где можно было бы передохнуть между очередными маршрутами. Она поселилась в Москве.

Они большей частью играли вместе.

Успех сопутствовал им всюду. Каждое их появление зрители превращали в праздник. От этого сохраняли праздничность и отношения между ними.

Издержки временного, никак не устроенного быта иногда отзывались на здоровье Стрепетовой, расшатанном с детства. Зато отсутствие семейного, устойчиво налаженного быта помогало сберечь романтику.