Пелэм, или приключения джентльмена

— Скажите на милость! — воскликнул я, изобразив на своем лице подобающее случаю изумление. — Но общество здесь такое же хорошее, как прежде, не так ли?

— Да, общество вполне благородное, — ответил мой собеседник. — Но не такое шикарное, как было. (О, эти ужасные слова!)

— Скажите, прошу вас, — спросил я, указывая глазами на Ритсона и Смита, — не знаете ли вы, кто эти два джентльмена?

— Как не знать! — отозвался сосед. — Высокий — мистер Ритсон; у его матери собственный дом на Бейкер-стрит, она задает элегантнейшие вечера. Он очень светский молодой человек, но отчаянный фат!

— А второй? — снова спросил я.

— А! Это — некий Смит: его отец был богатейшим купцом, он недавно умер и оставил каждому из сыновей по тридцать тысяч фунтов; молодой Смит — парень не промах и хочет иметь удовольствие от своих денег. Он увлекается «великосветской жизнью» и поэтому неразлучен с Ритсоном, у которого совершенно такие же наклонности.

— Лучшего образца он не мог найти, — вставил я.

— Вы правы, — простодушно согласился мой челтенхемский Асмодей,[491] — однако ж я надеюсь, что он усвоит только его элегантность, а не его надменность.

«Я умру, — сказал я себе, — если продолжу разговор с этим человеком». И уже хотел было незаметно скрыться, когда в зал вошла рослая, осанистая женщина с двумя тощими, костлявыми дочерьми; я не мог устоять против соблазна выведать у собеседника, кто эти дамы.

Когда я задал моему новому другу этот вопрос, на его лице выразилось презрение ко мне.

— Кто они? — переспросил он. — Да ведь это графиня Бэбелтон со своими дочерьми леди Джен Бэбел и леди Мери Бэбел. Они самые знатные особы в Челтенхеме, и получить доступ в их круг — нелегкое дело!

Тем временем леди Бэбелтон и ее дочери шествовали по залу, раскланиваясь и кивая на обе стороны в ответ на почтительнейшие приветствия расступавшейся перед ними, толпы. Мой опытный глаз мгновенно определил, что леди Бэбелтон, несмотря на ее титул и величавую поступь, — прямая противоположность женщины хорошего тона, а по выражению кисло-сладкой любезности, застывшему на лицах ее дочерей (походивших не столько на обглоданную баранью лопатку, сколько на ее призрак), можно было определить, что они понятия не имеют о том, что принято в свете.

Мне не терпелось узнать, кто они такие и что собой представляют. В глазах челтенхемцев то были сама графиня и ее дочери — всякие дальнейшие пояснения были бы сочтены совершенно излишними, но я твердо решил их получить; я принялся расхаживать по залу, размышляя о том, как этого достигнуть, и вдруг несказанно удивился, услыхав голос сэра Лайонела Гаррета. Я обернулся и к неописуемой своей радости увидел достойнейшего баронета.

— Вот так сюрприз, Пелэм, — воскликнул он. — Как я рад вас видеть! Леди Хэрьет, вот ваш давнишний любимец мистер Пелэм.

Леди Хэрьет улыбалась и была сама приветливость.

— Вашу руку, — сказала она. — Я должна подойти к леди Бэбелтон и поговорить с ней; какая мерзкая женщина!

— Дорогая леди Хэрьет, — сказал я, — прошу вас, объясните мне, откуда взялась леди Бэбелтон?

— Откуда? Она была модисткой и подцепила покойного лорда, круглого идиота. Voilà tout![492]

— Все понятно, — воскликнул я.

— Или «коротко и мило», как сказала бы леди Бэбелтон, — докончила, смеясь, леди Хэрьет.

— В отличие от ее дочерей — обе они ведь длинные и кислые.

— Ах! Да какой же вы насмешник! — жеманно воскликнула леди Хэрьет (ее самое можно было оценить лишь на каких-нибудь три балла выше челтенхемской графини). — Но скажите, сколько времени вы уже в Челтенхеме?

— Часа четыре с половиной.

— Значит, вы еще не знаете ни одного из здешних светских львов?

— Нет. (Кроме, — добавил я мысленно, — того льва, которого мне подали к обеду.)

— Так и быть, отделаюсь от леди Бэбелтон и тотчас покажу вам всех видных лиц.

Мы подошли к леди Бэбелтон; она уже отправила своих дочерей танцевать и в горделивом одиночестве сидела в дальнем конце зала.

— Дорогая моя леди Бэбелтон! — воскликнула леди Хэрьет, горячо пожимая сиятельной вдове обе руки. — Я так рада встрече с вами! Какой у вас прекрасный вид! А как поживают ваши очаровательные дочери? Прелестные девушки! Давно вы уже на балу?

— Мы только сейчас приехали, — ответила ci-devant модистка, привстав от радостного волнения; перья ее султана ерошились, как у разнервничавшегося попугая. — Приходится сообразовываться с нынешними порядками, леди Эрьет,[493] хоть я-то люблю жить по старинке — рано откушать, а всякие там увеселения кончать до полуночи; и я из кожи вон лезу, чтобы опять ввести моду на ранние часы; потому, как я-то думаю, леди Эрьет, что наш-то долг перед обществом— подавать пример по части добрых нравов. А иначе для чего же нам дано наше высокое положение. — При этих словах «графиня от прилавка» выпрямилась во весь рост, как бы воплощая собой высокое нравственное достоинство.

Леди Х взглянула на меня и, прочтя в моих глазах столь выразительную, как только возможно, просьбу «продолжать», задала вопрос:

— Каким из здешних целебных источников вы пользуетесь, леди Бэбелтон?