Пелхэм, час двадцать три

— Я постелю им красную дорожку, вот только кончу её пылесосить, — пообещал лейтенант Прескот. Потом повесил трубку, оторвался от стойки, преграждавшей доступ в штаб-квартиру транспортной полиции, или мозговой центр, как обычно её называли сами полицейские, и пошел встречать лифт, чтобы принять бесценный груз.

Ему доставило наслаждение наблюдать их реакцию, когда он шагнул вперед, чтобы поздороваться. Гости оказались не в состоянии скрыть свое удивление. Но они быстро справились (нужно было признать) и пожали ему руку без всяких признаков недовольства или сдержанности. В конце концов, они выглядели вполне прилично и, — кто знает — может быть, ему однажды доведется оказаться в Бостоне, где голос черного избирателя, как не прискорбен этот факт, учитывается, как и любой другой.

Оба были политики и ирландцы; что ещё было про них сказать? Один приветлив, другой сдержан. Приветливого звали Мелони, сдержанного — Кейси. Почти одинаковые голубые глаза не без предубеждения осмотрели симпатичный костюм лейтенанта Прескота из гладкой блестящей ткани (чуть приталенный, с высоким выкатом), смело расчерченную черно-красно-белыми полосками рубашку, галстук фирмы «Графиня Мара», остроносые итальянские штиблеты (сорок пять долларов на распродаже), а их тонкие пренебрежительно вздернутые носы ощутили аромат духов от Каное. Их рукопожатие было одновременно твердым и теплым — рукопожатие людей, для которых оно стало частью жизни.

— У нас здесь немного тесновато, вы не находите?.. — Впрочем, Прескот не закончил свою жалобу. Им было также скучно её слушать, как ему произносить. Уже суше он добавил: — Кабинеты руководства там… — последовал неопределенный жест. — Вот кабинет капитана Кастелло…

Посетители обменялись быстрыми взглядами, которые Прескот расшифровал так: ну, слава Богу, хоть Кастелло, приличная ирландская фамилия, было бы уж слишком, если бы начальник тоже оказался цветным.

— Пожалуйста, сюда, джентльмены.

По протоколу сначала следовало зайти в комнату оперативных дежурных, где посетители должны были оставить свои автографы в журнале, но Прескот решил изменить порядок. Если немного повезет, тихое утро в комнате оперативных дежурных может превратиться в настоящий цирк. Вчера была угроза взрыва бомбы на станции компании ИНД (потом выяснилось, что тревога ложная) и в дежурке все кипело. Это могло бы стать неплохим зрелищем для посетителей.

Он провел их мимо комнаты оперативных дежурных в телетайпный зал и отдел личного состава.

Войдя в роль случайного экскурсовода для элитных гостей, Прескот остановился в телетайпном зале и начал объяснять назначение грохочущих машин.

— Мы связаны двусторонней связью с управлением полиции города Нью-Йорка. На наш телетайп приходят все их сообщения, а они получают наши. Два отдельных аппарата связаны с городскими автобусными маршрутами и отделом обслуживания.

У посетителей был сонный вид, и Прескот их не осуждал. Незаинтересованный оратор обращался к незаинтересованным слушателям. Он столько раз этим занимался, что его уже тошнило. Быть полицейским и торчать за письменным столом, изнемогая от массы обязанностей по связям с общественностью, — все равно что не быть полицейским вообще. Но ему за это платили.

Так что, — подумал он, подавив внутренний вздох, — давайте пробежимся побыстрее.

— Возможно, у вас появится желание познакомиться с основными данными по нашему отделу. — Он замолчал, и в тишине уверено и четко затарахтел полицейский телетайп. — Вы, видимо, знаете, что силы транспортной полиции примерно три тысячи двести человек, что составляет десять процентов городской полиции. Может показаться, что это немного, но на самом деле мы среди первых двадцати пяти полицейских подразделений страны. У нас очень большой район — двести тридцать семь миль железнодорожных путей, четыреста семьдесят шесть станций, около шестидесяти процентов из них находится под землей. Удивлены?

Никто из посетителей не выглядел хоть сколько-нибудь удивленным, но теперь они уже просто обязаны были изобразить удивление.

— Действительно, — продолжил Прескот, — существует двести шестьдесят пять подземных станций и сто семьдесят три надземных…

Он сделал паузу, и теперь Мелони всерьез удивился и громко заметил:

— Но если сложить эти цифры, получится только четыреста тридцать восемь, а вы говорили о четырехстах семидесяти шести.

Прескот снисходительно улыбнулся, словно учитель по отношению к способному ученику.

— Да, я как раз собирался сказать, что есть тридцать восемь открытых станций, на поверхности. Я не хотел бы утомлять вас фактами… — Но именно этого он и хотел — завалить их фактами, чтобы им стало так же скучно, как и ему. — Возможно, вам интересно будет узнать, что самой высокой станцией на железной дороге является станция на Смит-Найн-стрит в Бруклине, рельсы которой находятся на расстоянии в восемьдесят семь с половиной футов от поверхности улицы, а самой глубокой — станция на Сто девяносто первой улице и авеню святого Николая, рельсы которой на сто восемьдесят футов ниже уровня земли.