Пельменная номер восемь

— Вот так и начинается разложение, — Туманский с ненавистью макнул очередной пельмень в сметану — во все стороны полетели брызги. — Твоя очередь.

— Окочуриться, — сказал Завьялов.

— Дать дуба, — сказал Туманский.

— Сдохнуть, — сказал Едаков.

— Сдохни тварь, — Завьялов задумчиво отправил очередной пельмень в рот.

— Это ты к чему? — набычившись спросил Туманский.

— Просто, — пожал плечами Завьялов. — Почему — то всегда так — сдохни, тварь. Ну, че там дальше?

— Тварь, тварь, — приговаривал Туманский. — Вот же, сбил меня. Травануться.

— Не.

— Че не?

— Такое не канает.

— Тогда… — Туманский размахивал вилкой с наколотым на нее пельменем. Из теста выскочил кусочек серого мяса, упал на пол и укатился куда — то под батарею. — Склеить ласты. Подойдет?

— Вполне. Едаков?

— Подойдет, да.

— Твоя очередь теперь.

— А! Ушел из жизни.

— Почему, кстати? — спросил Туманский, снова полетели во все стороны сметано — пельменные брызги. — Почему именно ушел? Не убежал, например?

— Наверное, потому, что старый был, уже не побежишь, — предположил Едаков.

— Не уполз… Не уковылял… Не отъехал… Надо будет обдумать это, — решил Туманский.

— Непременно, — ответил Едаков.

— Моя очередь? Отъехал, — продолжил Завьялов.

— Э — э, так нечестно, я только что сказал, — воспротивился Туманский.

— А вот и не надо говорить не в свою очередь, тебе штрафное очко.

— Начинается, — скривился Туманский. — ты сметану будешь?

— Бери, — отодвинул от себя стакан Завьялов. — Ладно. Откинуть концы.

— Моя очередь? Откинуть копыта.

— То же самое.

— Сфигали? Копыта и концы — разные вещи. Едаков скажи.

— С точки зрения, — начал было Едаков, но остановился, тяжело выдохнул, снова вытер пот со лба и особо не стесняясь, ослабил ремень сразу на две дырочки.

— Галя, не отпускай пока! — закричала женщина на раздаче. Мужики в очереди заволновались.

— Что такое?! — ответила на гул возмущения Галя за кассой. — Вас скока? А нас трое, разбушлатились, понимаешь, тут!

Едаков скептически осмотрел два оставшихся у него в тарелке пельменя.

— Надо еще взять.

— Двойную на всех, — согласился Завьялов.

— Две двойных, и еще по 50, и сметаны, — кивнул Туманский.

— Куда столько? — только и успел крикнуть ему вслед Едаков, но Туманский уже толкался в очередь на кассу.

Еще одна женщина, тоже широкая, статная, в косынке и халате, прошла, неся на высоко поднятых руках два противня с пельменями, чуть посыпанными мукой. Очередь на раздаче одобрительно зашевелилась. Очередь на кассе нервно задергалась.

— Да, я стоял, мужики! — донесся крик Туманского.

— Куда ты мне железки свои суешь! — рявкнула на кого — то Галя. — На паперти стоял?.. И мне не надо!

Пельмени лавиной обрушились в бурлящий чан. Пар ударил в потолок. Женщина на раздаче взяла огромную шумовку и стала ею помешивать кипящее варево.

— Знаешь, что странно? — спросил Завьялов.

— Что? — Едаков был задумчив, он размышлял ослабить ему еще ремень или подождать.

— Что они у них не слипаются. Я если сам вот такие точно варю, у меня обязательно или мясо выскочит, или слипнуться.

— Да уж, — Едаков схватился уже за ремень, но передумал.

— Я тут стоял в очереди и размышлял, — заявил вернувшийся с подносом Туманский. — Вот эти тетки… Галя вот эта и две другие. Это мойры. Стопудово. Опростившиеся. Кондовые, но те самые мойры. Хотя, может и другие… надо это обдумать хорошенько…

— Обязательно, — сказал Едаков, борясь с ремнем.

— Мужики, перец передайте, — спросили с соседнего столика.

Туманский сунул не глядя перечницу и нетерпеливо притопнул ногой.

— Что — то ты Едаков совсем не таков. Что у нас там про концы и копыта?

— Едаков — не таков, — повторил Завьялов.

— Смешно, — покивал Едаков. — Я думаю, что мы имеем дело с процессом. Потому «откинуть» слово важнее. Он как бы первостепенное. А концы или копыта, это уже вторично.

— Да ни хера, — возмутился Туманский. — Что это вообще за «отдать концы»? Моряк он что ли?!

— Тише ты орать!

— А я не ору!

— Предлагаю заменить на «скопытиться», — примирительно встрял между товарищами Едаков.

— Хорошее слово, — согласился Туманский. — А твое откинуть концы — это все равно херня какая — то. Да, Едаков?

Едаков вместо ответа отправил в рот пельмень, сильно намазанный горчицей, довольно крякнул и в который раз утер пот.

— Что мы ее греем? — указал черным пальцем Завьялов на водку.

Товарищи выпили. Не чокаясь. Синхронно чавкнули пельменями.

— Упокоиться.

— Расстаться с жизнью.

— Отойти в иной мир.

— Кануть в небытие.

— Пойти дорогой… какой — то там дорогой, короче.

— Какой? — настаивал Туманский.

— Не знаю, — задумался Завьялов. — Вечной скорби, например.

— Хорошо. Отправиться в леса богатые дичью.

— Это как? — поинтересовался Едаков.

— По — индейски, как? — вскинулся Туманский. — Каком кверху. Не читал, что ли?

Едаков принялся примирительно жевать. Прожевав и проглотив, он сказал:

— Вознестись на небеса.

— Лечь в землю.

— Хитрые, да. Дать дуба.

— Уснуть последним сном.

— Сразу видно интеллигентный человек, — сказал Завьялов. — Двинуть кони.

— Подохнуть, — сказал Туманский.

— Было.

— Не было.

— Было, было.

— По — хорошему надо вообще записывать.

— Да, когда было — то?