Пендервики весной

Зима здесь держалась крепче, чем на улице Гардем. Под каждым крошечным клочком тени прятался клочок снега, вместе этих клочков было слишком много, все не растопчешь. Чтобы не замёрзнуть, Бетти перешла на бег – и так бежала и бежала, а тропинка виляла и виляла под деревьями, пока что голыми и безлиственными. Когда начался уклон, Бетти, не добежав чуть-чуть до невысокой крошащейся каменной стенки, свернула на узкую боковую тропку. Тропка вела к тому месту в Квиглином лесу, которое Бетти и Пёс облюбовали для себя когда-то очень давно. Бетти выбрала его за то, что тут росла старая ива, такая раскидистая и при этом лёгкая и грациозная, а Пёс – за ручей, журчавший под широкой ивовой кроной, где он мог носиться по отмели и одновременно присматривать за Бетти. Но, подбегая, Бетти увидела, что место уже занято: из ивовых ветвей на неё глядел полный негодования красный кардинал; ему не нравился человеческий детёныш, с громким топотом несущийся к его дому.

– Прости, – сказала ему Бетти. – Останься, пожалуйста, я только побуду немного и уйду.

Но кардинал, ярко-красный и непрощающий, вспорхнул с ветки и улетел. Отвергнутая, Бетти глядела сквозь голые ивовые прутья в нежно-голубое небо. Может, ей рано ещё сюда приходить. Может, надо было дождаться, когда тоска по Псу перестанет быть такой острой.

Она села под деревом и привалилась к стволу, радуясь знакомому ощущению под спиной. Подобрала с земли палку, бросила в ручей. Папа как-то сказал ей: «Пёс бы не хотел, чтобы ты долго горевала: он очень тебя любил, и твоя грусть его бы огорчила». – «Откуда ты знаешь?» – спросила Бетти, и папа сказал, что много лет назад ему объяснил это один человек, перед тем как умереть. «Человек – это моя мама?» – спросила Бетти, и папа ответил да.

Но ей это не помогало.

Интересно, как бы Пёс отнёсся к её неожиданно открывшемуся голосу? Он никогда не отличался особой музыкальностью – и, кажется, не видел разницы между Моцартом и Мотауном, как и между Бейонсе[31] и Бетховеном. Зато он был, как говорил Джеффри, «идеальная публика»: что бы Бетти ни играла – даже если она нарочно бухала по клавишам ни в склад ни в лад, – Пёс радостно махал хвостом. Она попыталась представить, что он сейчас здесь, с ней, весь уже мокрый после первых забегов в ручей, язык болтается сбоку, карие глаза светятся любовью.

– Как я могла дать тебе умереть. – Она сказала это ручью, деревьям, небу, кардиналу, улетевшему прочь, но ответа не было. Ответа никогда не было.

А она так хотела поскорее увидеть Джеффри, спеть ему. Ох, кажется, она опять сейчас заплачет. Хотя… хотя Пёс никогда не тратил время на жалость к себе. И она тоже не будет.

Бетти глянула в ручей – солнце из ручья глянуло на Бетти. Немного послушала нежное журчанье.

А может, у Скай с Джеффри и не катастрофа. Если Скай разрешила ему приехать через две недели к ней на день рождения, значит, надеется, что эти любовные глупости скоро из него выветрятся. А между днём рождения Скай и Беттиным – ещё целых восемь дней. Достаточно времени, чтобы с помощью Джеффри подготовиться к Большому Концерту.

– Просто придётся подольше подождать, – сказала она. – Я подожду.

А пока ждёт, она как раз успеет получше познакомиться с только что открывшимся в ней, благодаря миссис Грюнфельд, голосом. В конце концов, Musica anima mea est – это ведь и её девиз, девиз Бетти Пендервик.

Она встала, уверенно выпрямилась, занавешенная от всего мира длинными ивовыми прутьями. Что ей сказала вчера миссис Грюнфельд? Откройся для музыки. Ну что ж. Глубокий вдох. Ещё один.

И она запела.

Глава шестая ПИР

Спустя семь, девять, а может, десять песен – Бетти сбилась со счёта – она возвращалась по тропинке домой, счастливая и ошеломлённая. Это счастье пришло к ней на третьей песне, «А вот и солнце»[32], когда Бетти удалось всего на миг услышать себя будто со стороны – будто её голос принадлежит не ей, а кому-то другому. Этот голос струился меж ивовых прутьев, взмывал над ручьём и был так хорош и звенящ, что красный кардинал вернулся в изумлении: что это? Неужто человеческий детёныш способен петь так же прекрасно, как птица?

Не то чтобы Бетти совсем не верила словам миссис Грюнфельд про её голос. Ну пусть даже «орхидея на ромашковой лужайке» – немножко преувеличение, всё равно поёт-то Бетти неплохо, она и раньше это знала. Но оказалось всё не так. Оказалось, что миссис Грюнфельд ничего не преувеличивала. Тот голос, что Бетти слышала в лесу, – он и был орхидея. И великий дар, о котором теперь придётся заботиться. И никогда не учиться белтингу.

Какая же она везучая!

На краю леса Бетти сошла с тропы и забралась на ствол поваленного дерева: прежде чем возвращаться на улицу Гардем, в реальный мир, ей захотелось немного посидеть и подумать – определиться с кое-какими практическими вопросами. Миссис Грюнфельд говорила, например, об уроках вокала – да, Бетти хочет брать уроки вокала. Теперь она поняла это окончательно. И она хочет брать эти уроки у учительницы, которая пробудила это волшебство. То есть у миссис Грюнфельд.