Пение пчел

Если днем Беатрис казалось, что она их больше не узнает, ночью она снова видела перед собой своих дорогих девочек. Они дышали тем же воздухом, что и она, без жалоб и сбеганий. В сумерках, озаряемые лишь подслеповатой луной, они сжались под простынями и как будто занимали меньше места, напоминая привычные Беатрис очертания и размеры. Иногда она могла прилечь на кровать к одной или к другой. Или даже задремать под их дыхание. Эти приоткрытые рты, нежные вздохи и похрапывания были такими родными. Ночью, объятые сном, они никуда от нее не убегали и ничто не препятствовало их близости: это снова были ее дочки.

Рассвет заставал Беатрис с ножницами в руках. Ей не хотелось будить весь дом стрекотанием «Зингера», однако ничто не мешало размышлять над новым фасоном, новыми выкройками, кроить ткань. Она зажигала одну из ламп, на которые тратила большую часть ночной энергии, чтобы убедиться, что они погашены, и начинала новый день. Мужа она, как обычно, встречала улыбкой. Затем они вместе завтракали, а после завтрака прощались в дверях. Она желала ему хорошего дня и втайне благословляла. Все ее обеты и просьбы, обращенные к Богу ради блага семьи, она повторяла лишь в глубине своих мыслей. Если бы Франсиско узнал, сколь многого она просит, он бы сразу понял, что жена его вовсе не опора семьи, какой она старалась казаться.

Симонопио про это знал. Он всегда был рядом, когда утро стучалось в дверь. Он пристально наблюдал, как она прощалась с мужем. А потом дарил ей какой-нибудь пустячок – немного воска или баночку меда. Благодаря ему Беатрис привыкла ко вкусу меда, которым по утрам подслащивала кофе. Это стало своего рода ритуалом: тонкая, медленно вливающаяся в чашку струйка приносила ей умиротворение, бодрость и силы вновь приняться за дела в этом чужом доме, взаимодействовать с двумя незнакомками, в которых она едва узнавала своих дочерей, с женой пеона, обиженной на товарку, или другой крестьянкой, обеспокоенной сыпью на животе одного из детей. Симонопио наблюдал за ней, и Беатрис казалось, что мальчик знает про нее даже то, в чем она сама не готова себе признаться. Именно он придумал спасение от бури, приближение которой заранее почувствовал. И это он намекнул, что было бы здорово привезти во Флориду «Зингер». Он угадал, что швейная машинка сделает ее счастливой, по крайней мере утешит тревогу и прибавит душевных сил.

Иногда ей хотелось сказать: «Расскажи, Симонопио, что ты видишь. Куда способны заглядывать твои глаза, которые так внимательно меня изучают. В какую глубину моего тела и души способен проникнуть твой взгляд». По какой-то причине – вероятно, потому, что глаза эти принадлежали Симонопио, – ее не пугало их пристальное внимание. Постоянное присутствие Симонопио казалось ей чем-то естественным. В его глазах никогда не было ни упрека, ни осуждения. Симонопио был тем, кем он был, таким, каким был, нужно было всего лишь принять его так, как он принимал ее.

Через несколько недель погода изменилась. Похолодало, и с падением температуры Симонопио все реже дарил Беатрис подарки. Она не слишком разбиралась в пчелах, но полагала, что на зиму они прячутся и мед нужен им самим. Каждый день Симонопио жалобно смотрел на нее, словно прося прощения, но Беатрис его уверяла, что ничего страшного нет: излишки меда она хранила в стеклянных банках, его хватит на два или три месяца. «Кто знает, Симонопио, может быть, к тому времени твои пчелы снова начнут давать тебе мед».

Хотя погода менялась и черты Симонопио вырисовывались более отчетливо из-за отсутствия его вечных спутниц, он все равно ежедневно уходил из дома побродить по горным дорогам. В одну из бессонных ночей Беатрис поняла, что пчелы были для Симонопио не просто совпадением или предметом любопытства. Они всюду его сопровождали, заботились о нем, следили за ним. С некоторых пор ей не хотелось отпускать его в дикие горы без сопровождения ангелов-хранителей. Она чувствовала, что без них он беззащитен, однако удержать его было невозможно. Он не умел сидеть сложа руки. Если Беатрис приходило в голову какое-нибудь дело, способное удержать его дома, она немедленно этим пользовалась, но, наблюдая за ним украдкой, замечала в его глазах тоску. Она следила, чтобы он хорошо питался и тепло одевался. Чтобы в сумке у него всегда была какая-нибудь еда. Единственное, что она могла для него сделать, – это отпустить его, и всякий раз, когда он уходил, теряясь среди холмов, посылала ему вдогонку тайные благословения.