Пенрод и Сэм

Пенрод, в свою очередь, не предполагал, что за свои старания будет вознагражден такими обидными словами. Когда же, вдобавок ко всему, его лишили возможности вытереть Герцога полотенцем или, на худой конец, краем скатерти, он почувствовал себя оскорбленным до глубины души. И обиженный хозяин вместе с не менее обиженной собакой вышли сквозь кухонную дверь и отдались на милость неласкового февраля. Они отправились во двор, не имея перед собой сколько-нибудь определенной цели. Пенрод уныло прислонился к забору, а Герцог стоял рядом. Он все еще не обрел своих обычных габаритов, и из-за этого трясся от холода, и до такой степени поджал хвост, словно его вообще у него не было.

По двору гулял влажный пронизывающий ветер, и довольно скоро Герцог счел погоду невыносимой. Он был уже не первой молодости и вовсе не хотел закаляться. Но все-таки он понял, что должен предпринять какие-то действия во имя собственного спасения. И он принялся сушиться в той манере, которая распространена у собак. Он с разбега плюхнулся в грязь и хорошенько покатался по ней. Он все катался, катался и катался. Он уже начал себя чувствовать вполне сносно и, чтобы закрепить результат, продолжал кататься дальше. Пенрод с интересом наблюдал за ним и все отчетливее убеждался, что собаки не придают внешнему виду никакого значения. Когда же Герцог разыскал возле дома Германа и Вермана то, что лишь очень давно имело право называться свежей рыбой, и немного покатался по ней, Пенрод выяснил для себя, что собакам нравятся очень странные запахи.

А Герцог так развеселился, что начал прыгать на хозяина. Вообще-то Пенрод не проявлял особенной брезгливости. Но Герцог после упражнений с рыбой превосходил даже его возможности, и он поспешил укрыться на кухне, предоставив псу в одиночестве резвиться на дворе.

Делла готовила еду и одновременно беседовала с подругой, которая зашла к ней выпить чаю. Ненрод попробовал составить им компанию, но они сочли его присутствие излишним, а участие в их разговоре – и вовсе нежелательным. Пенрода это очень оскорбило. Он побрел в библиотеку, устало развалился в кресле. Лениво скользил глазами по рядам книг, которые интересовали его не больше обоев. Он вздохнул, и это был не простой вздох: он шел из самой глубины души. Он задрал вверх ноги, затем помахал руками. Он встал, почесался и шаркающими шагами подошел к окну. Он провел перед ним десять минут, с тоской и унынием глядя на рас кисший мир. И за все это время только два мокрых фургона да четыре старушки под зонтиками внесли хоть какое-то разнообразие в мрачный пейзаж.

И Пенрод вдруг подумал о том, что, наверное, на свете есть такие счастливчики, окна которых выходят на тюрьму или, к примеру, на пожарную часть. Вот им-то имеет смысл смотреть в окно! Пенрод медленно терся носом о стекло, но и это не принесло ему радости. Тогда он снова почесался. Но и чесаться было лень. И он понял, что жизнь его потеряла всякий смысл.

Скука, подобная той, которую испытывал Пенрод, может толкнуть на самые бездумные поступки любого, кто обладает хоть крупицей воображения. Причем взрослые, оказавшись в подобном положении, испытывают куда больший гнет, чем дети. Уж во всяком случае, они не выдержали бы и малой толики тоски, которая навалилась на Пенрода в эту поистине нескончаемую субботу.

Пенрод услышал звуки, которые не мог расценить иначе, как восклицания Деллы. Это его заинтересовало, и он решил вернуться на кухню. Однако помня, какой неласковый прием ему оказали при первом появлении, он не стал входить, а остановился у приоткрытой двери и стал слушать. В общем-то, он пришел сюда просто от нечего делать и не надеялся услышать что-либо, заслуживающее внимание.

– Змеи! – воскликнула Делла. – И много, миссис Кален, этот несчастный видел разных змей?

– Нет, Делла, – грустно возразила миссис Кален, – миссис Флора говорит, что он всегда видел только одну змею. Длинную, толстую, страшную змею с огромной пастью. И каждый раз, как у него начинался припадок, эта змея шипела на него. Одна и та же змея, и он кричал Флоре: «Вот она! Большая, черная, страшная! Она длинная, как забор!». Вот так он кричал. И еще он кричал: «Вон адский пламень, Флора! Вон черный человек с белым блестящим лбом. Он гонит змею метлой! Он натравил ее на меня, будто она собака, а я – кошка. Ради всего святого, Флора, прогони ее, а то я сойду с ума!»

– Бедный Том! – сочувственно воскликнула Делла. – Помешался, а сам и не догадывался. Воображаю, как было жутко Флоре слушать это по ночам!

– Это уж точно, – согласилась миссис Кален. – Как раз в ту ночь, когда он, бедный, умер, он снова кричал, что за ним пришла большая черная змея, которую гонит метлой черный человек с белым блестящим лбом. Он начал хрипеть и сипеть, так что было трудно даже понять, что он говорит. И он снова кричал: «Прогони их, Флора!» Вот так и кричал: «Прогони их, Флора!