Пентаграмма

Легким дыханием вдали пронесся поезд. Олауг открыла глаза и обнаружила, что стоит в саду. Удивительно. Она совсем не помнила, как выходила из дома. Сейчас она стояла здесь, посреди рельсов и шпал, чувствуя сладостный запах роз и сирени, который почему-то напоминал ей о смерти. Она потерла виски – не помогло. Даже наоборот. Потом посмотрела на небо. Оно было затянуто облаками. Так вот почему стало так темно… Олауг посмотрела вниз, на свои босые ноги. Бледная кожа, синие жилы – ноги старухи. Она поняла, почему встала именно здесь. Здесь, на этом самом месте, любили стоять они, Эрнст и Ранди. Она помнила, как смотрела на них из окошка комнаты для прислуги. Они стояли здесь в сумерках рядом с кустами рододендрона, которых сейчас уже нет. Закатное солнце бросало последние лучи, и он что-то тихо шептал по-немецки. Вот он срывает розу и втыкает ее в прическу супруге. Она смеется и прижимается лицом к его шее. Они тихо стоят в обнимку и смотрят на запад. Ранди кладет мужу голову на плечо. Они все втроем смотрят, как заходит солнце. Олауг не знала, что думали при этом супруги Швабе, но сама она мечтала о том, что однажды солнце взойдет и для нее. Молодое и красивое.

Олауг непроизвольно бросила взгляд на окно комнаты для прислуги. Там не было Ины, не было молодой Олауг. Только темное стекло, отражающее взбитые сливки облаков.

Ей захотелось плакать из-за того, что лето проходит. Может, не так быстро, но проходит. А потом остаток жизни потечет своим чередом. Строго по расписанию. Ведь расписание – штука нужная.

Она уловила за спиной какое-то движение и тяжело, медленно обернулась. Почувствовала, как приминается под чьими-то ногами прохладная трава, и, не успев повернуться до конца, застыла.

Собака.

Собака смотрела на нее так, словно извинялась за еще не совершенный поступок. В то же самое мгновение кто-то бесшумно вышел из тени фруктовых деревьев и оказался рядом с собакой. Мужчина. С небольшими черными глазами, совсем как у его собаки. Олауг показалось, будто ее душит какой-то маленький зверек – ей стало тяжело дышать.

– Мы зашли в дом, но там вас не оказалось. – Мужчина склонил голову набок и посмотрел на нее так, как смотрят на диковинную букашку. – Вы не знаете, кто я, фрёкен Сивертсен, но мне уже давно хотелось с вами встретиться.

Олауг открыла рот – и закрыла его снова. Мужчина подошел ближе. Олауг посмотрела ему через плечо.

– Господи, – прошептала она, протягивая руки.

Девушка спустилась по лестнице, со смехом пробежала по гравиевой дорожке и упала к ней в объятия.

– Я так за тебя испугалась, – сказала Олауг.

– Да? – удивилась Ина. – Мы просто немножко задержались в загородном доме. Ведь каникулы же!

– Да, да. – Олауг обняла ее еще крепче.

Собака, английский сеттер, радостно подбежала к ним и, встав на задние лапы, передние положила Олауг на спину.

– Тея! – прикрикнул мужчина. – Сидеть!

Тея села.

– А это?.. – Олауг наконец выпустила Ину из объятий.

– Это Тярье Рю. – Щеки Ины загорелись, что было заметно даже в сумерках. – Мой жених.

– Боже мой! – всплеснула руками Олауг.

Мужчина, широко улыбаясь, протянул ей свою ладонь. Красавцем он не был – курносый нос, лохматые волосы, близко посаженные глаза, – но у него был прямой, открытый взгляд, который Олауг понравился.

– Очень приятно, – сказал он.

– И мне, – отозвалась Олауг, надеясь, что в полумраке не видно ее слез.

Тойя Харанг не замечала запаха, пока они не выехали на Йосефинес-гате.

Она с подозрением взглянула на таксиста. Смуглый, но все-таки не негр, иначе бы она не рискнула сесть в машину, – дело тут не в расизме, а в статистике.

Тогда откуда этот запах?

Она заметила, что шофер поглядывает на нее в зеркало. Может, она оделась слишком вызывающе: чересчур глубокий вырез или короткая юбка? У нее мелькнула другая мысль, куда приятнее. Может, он узнал ее, потому что читал сегодняшние газеты, где на фотографиях была она, Тойя Харанг. «Наследница музыкального трона», – писали газеты. Правда, в «Дагбладет» ее назвали «очаровательно неуклюжей» и заявили, что она правдоподобнее сыграла цветочницу Элизу, чем светскую даму, в которую ее превратил профессор Хиггинс. Но все критики сходились в одном: танцевала и пела она лучше всех на свете. Вот. Что бы на это сказала Лисбет?

– На праздник? – спросил таксист.

– В некотором роде, – ответила Тойя.

«Праздник для двоих», – подумала она. Праздник для Венеры и… как там его? Ну, второе имя?.. Ну ладно, зато Венера – это она. Вчера, когда они отмечали премьеру, он подошел к ней, прошептал на ушко, что он давно ее тайный поклонник, и пригласил к себе домой на сегодняшний вечер. Он даже не старался скрыть свои намерения, и ей бы следовало отказать. Категорически и решительно.

– Наверное, будет весело, – с оттенком зависти произнес таксист.