Пентаграмма

– Во-первых, мне нужен был козел отпущения. Если бы Лисбет просто исчезла, все подумали бы на меня. Потому что всегда виноват муж, верно, Харри? Но самая главная причина в том, что любовь – это жажда, Харри. Ей нужно пить, ей нужна вода. «Жажда мести» – красиво сказано, а? Ты понимаешь, о чем я, Харри. Смерть – это не месть. Смерть – это освобождение. Хеппи-энд. А для Свена Сивертсена я хотел подготовить настоящую трагедию, нескончаемое страдание. И у меня получилось. Свен Сивертсен превратился в одну из беспокойных душ, которые бродят по берегу реки Стикс. А я – лодочник Харон, который отказывает им в переправе на другой берег, в царство мертвых. Или для тебя греческая мифология – что китайская грамота, Харри? Я приговорил его к жизни. Пусть она поглотит его так, как поглотила меня. Когда испытываешь ненависть, не зная адресата, в итоге направляешь ее на самого себя и свою проклятую судьбу. Так случается, когда тебя предает любимый человек. Но каково всю жизнь провести в заточении, когда тебя осудили за то, чего ты не совершал? Найдется ли месть лучше, Харри?

Харри еще раз нащупал в кармане шпатель.

Вилли коротко рассмеялся. Следующая фраза явно была цитатой:

– Не отвечай, Харри, по тебе и так видно.

Харри закрыл глаза. Голос Вилли продолжал:

– Ты ничем от меня не отличаешься. Тобою тоже движет порок, а порок всегда стремится достичь…

– …дна.

– Да, нижней точки. Кажется, теперь твоя очередь, Харри. Что там у тебя за доказательства? Что-то, что может причинить мне беспокойство?

Харри открыл глаза:

– Сначала скажи мне, где она, Вилли.

Вилли тихо рассмеялся и приложил руку к сердцу:

– Она здесь.

– Бред, – отрезал Харри.

– Если Пигмалион мог полюбить Галатею, статую женщины, которую он никогда не видел, почему я не могу любить статую моей супруги?

– Я тебя не понимаю, Вилли.

– И не обязательно, Харри. Знаю, другим это понять сложно.

Он замолчал, и Харри услышал, что вода в душе продолжает литься с прежней силой. Как же он мог избавиться от трупа, чтобы никто этого не заметил?

В звуки льющийся воды снова вплелся шепот Вилли:

– Моя ошибка была в том, что я верил в возможность снова пробудить статую к жизни, а женщина, которая могла это сделать, не захотела понять, что иллюзия сильнее, чем то, что мы называем реальностью.

– О ком ты сейчас говоришь?

– О другой, живой Галатее, о новой Лисбет. Она испугалась и могла все испортить. Теперь я вижу: мой удел – жить со статуей. Но и это прекрасно.

Харри всей влажной кожей чувствовал какую-то неприятность.

– Ты когда-нибудь трогал статую, Харри? Это не передать словами. Кожа мертвого человека не теплая, но и не совсем холодная.

Вилли погладил синий матрац.

Ощущение дискомфорта сковало Харри холодом. Словно ему сделали инъекцию ледяной воды. Когда он заговорил, слова давались ему с трудом:

– Тебе больше нечего сказать?

Вилли вытянулся в постели:

– Странные вопросы ты задаешь, Харри. Я закончил свою историю, а где твои доказательства?

Он протянул руку и взял что-то с ночного столика. Предмет сверкнул металлическим блеском, и Харри замер. Вилли поднял его выше. Наручные часы.

– Уже поздно, Харри. Думаю, визит пора заканчивать. Ничего, что она так и не появилась из душа до твоего ухода?

Харри продолжал сидеть.

– Найти преступника – только половина обещания, которое ты взял с меня, Вилли, – сказал он. – Другая половина – что я должен наказать его. Сурово. Мне кажется, ты просил от чистого сердца. Ведь где-то в глубине души ты жаждешь наказания, разве нет?

– Время Фрейда уже прошло, Харри. Как и твое, впрочем.

– Так тебе не хочется послушать доказательства?

Вилли с явным раздражением вздохнул:

– Если после этого ты уйдешь, прошу.

– Мне следовало обо всем догадаться, когда палец Лисбет с перстнем пришел по почте. Средний палец левой руки. Vena amoris. Преступник сообщил, чьей любви хотел бы добиться. Парадокс, но именно палец на тебя и указал.

– Указал?

– Вернее, экскременты, найденные под ногтем.

– С моей кровью. Ну да. Это старая новость, Харри, и я уже объяснял, что нам нравилось…

– Да-да. Когда мы это узнали, экскременты больше не исследовали. Все равно там не найдешь ничего интересного. Путь от ротовой полости до прямой кишки занимает от двенадцати до двадцати четырех часов, и за это время желудок и кишечник превращают еду в неопределенные биологические отходы. Даже под микроскопом сложно распознать, что человек ел. Но кое-что все-таки проходит через пищеварительный тракт целым и невредимым, а именно семена…

– Харри, можно сделать лекцию покороче?

– Мы нашли зернышко. Ничего особенного. Поэтому я только сегодня, уже узнав возможную личность преступника, попросил провести лабораторный анализ семечка. И знаешь, что выяснилось?

– Без понятия.

– Это цельное зерно фенхеля.

– И что?

– Я переговорил с шеф-поваром «Театрального кафе». Ты оказался прав, заявляя, что больше нигде в Норвегии не готовят хлеб с цельными фенхелевыми зернами. Как нельзя лучше подходит…

– …к сельди, – закончил Вилли. – Которую, как ты знаешь, я там заказываю. Ну и что?