Пенуэль

Гуля отвернулась к стеклу. За стеклом приближались и уносились низкие деревья. Над ними неподвижно висели горы. Свадебный кортеж двигался к Чарваку. По плану, первую брачную ночь молодожены должны провести в “Пирамидах”, наслаждаясь видом на водохранилище.

Гуля слегка опустила стекло. Ледяная струя заиграла цветами в венке.

“Жопу простудишь”, – сказал жених.

“Ты раньше не был таким грубым”, – ответила Гуля, все так же глядя в стекло.

“Я не грубый, киска, я заботливый, запомни”, – улыбнулся жених и подмигнул девушке, сидевшей слева от него на сидении. Девушка сделала гримасу и покачала красиво завитой головой. Она играла роль свидетельницы со стороны невесты.

На переднем сиденье сидел свидетель со стороны жениха и с помощью зубочистки занимался исследовательской работой во рту. Компания по пути закусила шашлыком; поле деятельности для зубочистки было широким.

Жених широко зевнул. У него были ровные зубы, красивый мускулистый язык и рельефное влажное нёбо. “Музыку сделай”, – сказал он свидетелю.

На капоте болталась белая кукла с раздвинутыми руками и ногами.

Когда ехали по городу, кукла сидела смирно, но за городом что-то ослабло, и куклу мотало, как пьяную женщину. Это очень смешило жениха и свидетелей с обеих сторон.

Загремела музыка. Гуля еще сильней прижалась к стеклу.

Дорога пошла наверх.

“Прошлой зимой на серпантине две машины сорвались!” – крикнул свидетель, повернувшись. Из-за музыки это все равно никто не расслышал.

В лобовом стекле появилось покатое тело плотины.

“Здесь остановите!” – крикнула Гуля.

Свернув с дороги, машина остановилась. Водитель убавил музыку.

“Сколько тебе нужно, киска?”, – спросил жених.

“Я уже говорила, сколько”, – сказала Гуля и стала выходить из машины. Свадебное платье, широкое, как наполненная пеной ванна, с трудом вываливалось наружу.

Наконец Гуля вышла и пошла вдоль дороги. Мимо пролетали машины.

“Сейчас все платье ей заделают”, – сказала свидетельница.

“А куда она пошла?” – спросил шофер.

“Ей попрощаться надо”, – сказал жених и нахмурился. Хмурость ему тоже шла. У него был широкий лоб, какой бывает у ученых.

“С кем прощаться?” – спросил свидетель со стороны жениха, водя зубочисткой по лобовому стеклу. Кружочек, кружочек. Животик. Ножки.

“С детством”, – ответил жених.

“Взвейтесь, кострами, синие ночи!” – запищала свидетельница. Заметив взгляд жениха, замолчала. Улыбнулась. Несмотря на съеденный шашлык, ее улыбка пахла мятой и как бы говорила: покупайте жевательную резинку “Мятный бриз”.

Снова застучала музыка. Жених посмотрел на часы и, откинувшись на сидение, закрыл глаза.

Гуля остановилась и тоже посмотрела на часы.

Свадебное платье шевелилось и шумело от ветра. Теперь оно было похоже на огромный сухой торт, с тысячей розочек и других радостей.

Или на парашют, не способный спасти, но способный доставить падающему последнее эстетическое удовольствие. Поблескивали жемчуг, бисер, стеклярус, осколки чего-то и бутылочки со слезами уважаемых невест прошлого. Чуть ниже болтались лоскутки из тех самых простыней, на которых кричали в свою первую брачную ночь три прабабки и две бабки. Лоскутки были обшиты по кайме жемчугом, к одному лоскутку была приколота медаль “Мать-героиня”, которая до этого успела принести счастье на двадцати свадебных платьях. У самой прабабки-медалистки было десять сыновей; все занимали хорошие должности.

В общем, обычное свадебное платье.

Стрелка часов показывала без десяти двенадцать.

С горы, кашляя дымом, съезжал мотоцикл. Остановился недалеко от

Гули. С него спрыгнула Эльвира.

“Ой, красавица какая, сахар-мед! – закричала она на Гулю, подбежав.

– Обнять тебя хочу”.

“И я тебя хочу обнять”, – улыбнулась Гуля.

“Давай, подруга, обнимемся. Только платье твое помять-попачкать боюсь. Я-то – рабочая”.

Гуля сама обняла Эльвиру.

“Молодец, Гулька, что решение приняла. Ладно, по пути скажу все, что наболело, поехали”.

Эльвира вцепилась в руль; Гуля пристроилась сзади, обхватив подругу за пояс.

Мотор закряхтел и снова запнулся.

“Не могу тебя так везти, – сказала Эльвира. – Платье твое запачкаю.

Ты перед ним в чистом платье должна быть. Иначе белая дыра тебя не примет. Давай, я тебя на руках отнесу”.

“Не надо. Там отмоюсь”.

“А то – давай, – Эльвира снова завела мотор. – Я – сильная, булыжники таскаю. Ладно, подол задери, чтоб не цепляло”.

Мотоцикл рванул вперед.

“У наших я тоже узнавала, – кричала вдова, отплевываясь от ветра. -

Они говорят, буржуи такое часто делают, чтобы наших отбить.

Подсылают им своих людей, оформляют через загс, а потом развращают материальным благополучием…”

Мотоцикл подпрыгивал, рыгал дымом и летел рывками наверх.

И снова застыл.

Эльвира обернулась к Гуле и посмотрела на нее железным взглядом.

“Платье твое тоже ведь… чьей-то кровью ткалось!”

Гуля стала молча срывать с себя оборки.

“Подожди! – остановила ее Эльвира. – Это я просто мысль свою тебе сказала. Не рви себя. Пусть это проклятое платье сейчас на тебе будет, так лучше. Я другое спросить тебя хотела: ты ради него сюда пришла или ради своего рыженького, чтобы оживить?”

“Не рыженький он совсем”, – сказала Гуля.

“Скажи, я дура, да?”