Пепел

Двое убитых лежали на соломе, головами к глинобитной стене. Оба были накрыты брезентовым чехлом. Из-под брезента выглядывали четыре ноги в разведенных стоптанных ботинках и две головы — одна белесая, стриженная наголо, другая черноволосая с коротким чубчиком. Лиц не было видно, одни только лбы, и на эти лбы со стены насыпались мелкие комочки сухой глины. Командующий смотрел на эти запорошенные глиняным прахом лбы, и ему хотелось стряхнуть этот сор. Вместо этого он машинально потер себе лоб, непроизвольно соотнося себя с этими двумя молодыми солдатами, чьих лиц он никогда не увидит.

— Как погибли? — спросил он командира полка.

— Саперы. Погибли при разминировании.

Пространство, в котором размещался полевой лазарет, еще недавно было хлевом. Кругом валялась солома, сухой коровий помет. Крышу снесло снарядом, ее заменял брезентовый тент, и под ним на соломе лежали трое раненых. Один был без сознания, над ним висел прозрачный пакет капельницы; трубка слабо пульсировала раствором, посылая в вену мерцающие капли. Другой, с перевязанной грудью и ржавым расплывшимся пятном, бредил. Вздрагивал грязным пупком, перекатывал со стороны на сторону голову, словно что-то непрерывно отрицал. И этот пробивший его насквозь стальной сердечник. И пыльные стреляющие горы. И этот хлев, где случилось ему оказаться. И командующего, наклонившего к нему коротко стриженную, с упрямым лбом и мясистым носом голову. Его крепкое сильное тело, упитанные мышцы, волевые губы, из которых может раздаться команда — и другие солдаты, легкие, подвижные, с худыми загорелыми лицами пойдут умирать под пулеметы.

Третий раненый был в сознании. Голый по пояс, с неловко забинтованным плечом, в которое косо угодил сердечник, с широкоскулым лицом, сплошь покрытым крохотными ранками и царапинами. Он смотрел из-под белесых ресниц на командующего, который наклонился к нему и спросил:

— Ну, как, сынок? Больно?

И парень, услышав это отцовское, полное сострадания «сынок», вдруг раскрыл дрожащие плачущие губы и ответил:

— Больно.

И вид этого некрасивого, плачущего, страдающего лица переполнил сердце командующего таким состраданием, чувством вины и беспомощностью, что он поспешил выйти из лазарета на солнце, боясь, что подчиненные увидят его минутную слабость.

Тут же, среди разрушенных взрывами стен стоял танк. Заправщик качал в бак горючее, рокотал и сотрясался резиновый шланг. Солдаты передавали танкистам в люк снаряды, цинки с пулеметными лентами. Командир танка, сутулый, коричневый от солнца, от пороховой гари, от танковых масел, стянув шлем, сидел на корточках у гусеничных траков. Командующий обратил внимание, что лобовая броня танка была утыкана стальными сердечниками, которые при попадании застревали в броне, не пробивая ее, топорщились, как щетина.

Из-за соседней горы, огибая склон, доносились редкие выстрелы танковой пушки.

Танкист при появлении командующего встал, приложил руку к ребристому шлему.

— Какая обстановка? — спросил командующий.

Танкист, не зная командующего в лицо, рассматривал его полевые зеленые генеральские погоны, еще не вылинявшие на солнце. При виде почтительных командиров полка и дивизии он постарался придать своему сиплому усталому голову бодрые интонации:

— Танками их не возьмешь, товарищ генерал-лейтенант. Чтобы попасть в пещеру, ствол задираешь, как у зенитки. Снаряд не уходит вглубь, ложится у входа. А они пулеметы оттаскивают, и им хоть бы хны. Вот если бы вертолеты пустить и с воздуха в пещеры НУРСы вогнать, вот это было бы дело.

— Давайте сюда бэтээр. Поедем на передовую, — приказал командующий. Командир полка побежал выполнять приказания, на бегу подзывая к себе транспортер.

Бэтээр осторожно огибал гору. Командующий сидел в люке, чувствуя давление ветра в лицо, горячего и сухого, дующего с горы, и сочного, влажного, долетавшего с зеленой реки. Комдив сидел в командирском люке, посылая вниз, в глубину машины, команды водителю. Комполка уперся ногами в скобу, ухватившись за ствол пулемета.

Они обогнули склон, и им открылась другая гора с плоской вершиной. У вершины виднелись пещеры, похожие на звериные норы. Там, незримые, укрывались крупнокалиберные пулеметы, ведущие обстрел дороги.

Под горой, в седловине, задрав пушку, стоял танк. Он выстрелил, звук выстрела наполнил до краев седловину, и в него влился звук разрыва. У входа в пещеру осыпались осколки камня, отлетало облако копоти. Из танковой пушки вяло истекал дым.

Командующий остро ощутил пространство, отделяющее вершину горы от своей дышащей груди. Незримую линию, проведенную от пещеры к транспортеру, с которой совпадал ствол вражеского пулемета, прищуренный глаз стрелка, острая пуля и латунная гильза, заполнявшая патронник.

— «Стоять»! — приказал водителю комдив, когда транспортер поравнялся с танком. Машина встала.

— Вперед, — произнес командующий, и комдив, удивленно на него посмотрев, повторил команду водителю. Транспортер медленно двинулся, огибая рассыпанные по седловине камни.