Пепел

Через много-много часов Гюйгенц сумел запустить некоторые системы. Теперь он увидел, что творится вокруг и где он находится, и все это ему очень не понравилось. Снизу на него накатывалась красно-коричневая атмосфера Гаруды. Она уже захватила его в свои гравитационные сети, и, добавив ее к своей собственной, он получил скорость входа в атмосферу – более двенадцати тысяч метров в секунду. Это должно было случиться через пятьдесят три минуты. Нужно было срочно заняться приведением в чувство введенного в ступор реактора, еще находящегося под впечатлением крепких электрических объятий своего коллеги по ядерным процессам. Однако Гюйгенц все же решил довершить начатый параллельно ремонт передатчика. Потом, по плану, у него была проверка системы «свой – чужой», но теперь приходилось вносить коррективы в долгосрочные прогнозы. Тем более что косвенно система прошла проверку: его до сих пор не расстреляли свои боевые околопланетные спутники.

Когда розовеющий индикатор передающего устройства загорелся веселым зеленым светом, Гюйгенц с удивлением воззрился на часы: он совсем забыл о времени. Он спешно надиктовал сообщение и пустил его в циклическое повторение для внешнего эфира. Затем он облетел пустое пилотское кресло и стал колдовать над ручной регулировкой тяги, мысленно вызывая из памяти схемы, смотреть в настоящие было некогда, да и неоткуда: электронный подсказчик получил электрошок, и в его ячейках памяти все еще бродили растерянные магнитные привидения, заблудившиеся в вихревых токах.

Гюйгенц обливался потом, ползущим по телу в самых невероятных направлениях, когда корабль потряс первый сокрушающий удар и невесомость на мгновение исчезла. Ударившись, пилот подумал о том, что хорошо сделал, избавившись три часа назад от боевых ракет: лишние тонны веса на борту могли бы решить ситуацию не в его пользу. Когда невесомость вновь возникла, пилот запустил во все еще повернутые к планете сопла струю горючего, и сразу обратное ускорение придавило его к полу. Гюйгенц привстал, дотянулся до пульта, откорректировал автоматическое изменение тяги на ближайшие минуты и сделал попытку добраться до сиденья. Максимальный режим разогрева двигателя все еще был блокирован системой аварийной защиты реактора – он не успел придумать, как ее обойти, посему впереди была неминуемая посадка, и скорее всего жесткая. В этот момент корпус снова прошил осевой удар о воздушную подушку, донельзя разреженную, но уплотнившуюся от скорости входящей в нее ракеты. Ненадежно закрепленный после аврала, провернутого Гюйгенцем, перегоревший блок постановки помех подпрыгнул, словно приобретя жизнь, и обрушился на человеческую голову. И все поплыло перед глазами. А корабль продолжал проваливаться в газовую оболочку планеты.

* * *

За этот долгий день Хадас так вымотался, что, найдя подходящую скальную нишу, несколько удаленную от берега, присел отдохнуть. После нападения мантихоров никто более не проявлял к нему интереса, а его собственное любопытство угасло с усталостью и под действием безысходности будущего. Когда-то он часто думал о смерти, с его работой это было неминуемо, но со временем ощущение притупилось, и рутина перемолола философию. Однако теперь, сидя в холодном каменном выступе, он в который раз подумал о будущем. Тогда, в далеком по счету миновавших событий прошлом, он хотел умереть в бою, ощущая под собой мощную, стремительную, послушную машину. Похоже, судьба пошла ему навстречу: там, наверху, его ждал летательный аппарат с остатками горючего. Засыпая, он решил немного передохнуть, а затем отправиться в последний полет. Во сне холодный ветер дул ему в затылок, но Хадас все равно улыбался.

Из нездоровой дремы его вывел пронзительный свист. Это было так дико среди окружающего царства мертвых, что Хадаса бросило в пот. Он вскинул голову вверх и разглядел в окружающем полумраке только отсветы какого-то сияния. Свист нарастал. Это было так же невероятно, как второе пришествие. Хадас схватил фонарь и рванулся вверх по склону.