Пепел Анны

Странное желание. Я вот никогда не испытывал желания заглянуть в школу для души, а уж тем более читать. Ни в свою, ни в постороннюю. Меня в школе сразу за горло прихватывает. Нет, со мной ничего такого в школьных стенах не происходило, никакого буллинга, никаких преследований – ага, кто моргнуть бы попробовал… но все равно. Все дело в стенах, стены-то намолены, как подумаешь, сколько тут народу в опилки убрали, так и оно, печаль.

И книги тут читать охоты не возникает.

– Мы сюда иногда приезжаем, – сказала Анна. – Я с папой. Он тут любит бывать.

Видимо, у Аниного папы школьные впечатления другие, если он до сих пор возвращается в свою школу и любит читать. Необычно.

Анна необычная такая девица. Не могу понять. Тут все веселые, а она нет. Невесело ей отчего-то. Хотя в шестнадцать лет мало кому весело, но вот наши все грустят как-то… Понарошку. Вся их грусть от того, что надо готовиться к грядущей тяжелой жизни. Будущая их жизнь не расстилается под ногами травяным ковром, а нависает, неосторожный шаг – и осыпью перемелет. Весна еще не успела как следует задышать, а уж октябрь, забег не начался, а пятки стерты. А у Анны по-другому. Над ней будущее не нависает, она в нем. Кажется, ей от этого страшно. И невесело, читай не читай.

И мне немного невесело.

– И что он тут делает? – спросил я. – Твой отец? Читает?

Наверное, это от того, что графиня. Графине к лицу невнятная грусть, графиня всегда о грядущем печалится, что ей наши дни. Оно и правильно, изменить что-то можно лишь завтра.

– Читает. Тут очень хорошо читать. Я сама тут читаю. Вон там.

Анна указала на скамейку.

– Это построено еще в восемьсот пятом году, – сказала Анна. – Давно. Здесь был раньше женский монастырь, потом много чего, потом приют, потом русская школа.

– А сейчас?

– Не знаю точно. Но сюда всех пускают посмотреть, кому надо.

– Кому-то надо?

Вот так оно и всегда, люди как люди, но парочка психов, которым мало сегодня, всегда отыщется.

– Да. Тут много детей училось, теперь приходят посмотреть, вспоминают, как было. Читают. Мама говорит, что это лучшая школа в мире была.

– А почему сейчас здесь никто не учится?

Анна пожала плечами.

– Особый период, – объяснила она. – Когда начался Особый период, все разъехались, учеников стало мало, а здание большое. Школу переместили. Теперь мы в другом месте учимся, там неплохо… но не то. Школа Гагарина была лучшей.

– Почему Гагарина? – спросил я.

– Он был тут, – ответила Анна.

Я снова оглядел двор. Монастырь, школа, Гагарин, ничего.

– Да, он был здесь, – повторила Анна. – Тут после революции приют располагался, а потом школу открыли. Гагарин сюда приезжал, разговаривал с детьми, рассказывал про космос. Бабушка Лусия его помнит, он чихал и смеялся. Он простудился тогда. Правда, она тогда совсем маленькая была, но помнит. Он вон там стоял, вон под той сейбой.

Анна указала рукой. Я посмотрел. Гагарин стоял под этой сейбой, думаю, она подросла с тех пор. В таких местах я всегда думаю примерно одинаково. Что вот построили этот монастырь на камнях, вокруг помойка, шалаши из глины и палок, крокодилы в лагунах, малярия, денге, понос. Никто и не знал, но место знало. Что когда-нибудь точно. И готовилось, ждало, мыло дворовые плиты, смотрело на дорогу. Двести лет в ожидании прошли, и вот Гагарин стоит под сейбой. Дождь начался, и он закрыл голову почетным дипломом и побежал на галерею, а пионеры за ним. И все смеялись и были счастливы, пережидая дождь. Вот все эти двести лет жары и ветра для обычной такой вещи – чтобы он смог укрыться от дождя.

– У нас фотография есть, – сказала Анна. – Только там он со спины. Но это он.

Гагарин ушел – и теперь с этим местом ничего хорошего больше не случится, я видел это, оно выполнило свое назначение, пережило свой сияющий день, школа, и та отсюда съехала. И теперь здесь бывают лишь те ненормальные, кто любит читать. И немного тех, кто любит рисовать.

Тут, под этой сейбой, стоял Гагарин. Прошлое постепенно смешивалось с будущим.

– Отец хотел стать космонавтом, – сказала Анна.

– Мой, кажется, тоже.

Это я наверняка не знал, но тогда все хотели стать космонавтами.

– Наши отцы могли бы вполне встретиться в космосе, – сказал я.

– Да. Мой хотел стать космонавтом, но у него оказалось не очень хорошее… сердце. Полетел Арнальдо Мендес.

– И мой не полетел, вместо него… Сто человек слетало.

– А ты? Ты не хотел быть космонавтом?

Я не хотел быть космонавтом, я видел космический аппарат «Восток». Он не походил на звездолет, я, пожалуй, дождусь звездолетов.

– А где он сейчас работает? – спросил я. – Твой отец?

– Он госслужащий, – ответила Анна.

Мир придуман для звездолетов, в мире так много крыш.

– В Тепловодоканале? – спросил я.

Анна не поняла.

– Твой отец – мастер воды?

Мир придуман для звездолетов, в нем так много открытых дворов.

– Мой отец – мастер воды, – ответила Анна. – Пойдем на скамейку.

Пошли и сели на скамейку. Со скамейки так хорошо смотреть на старт звездолетов.

– У отца много работы, – сказала Анна. – Он занят сейчас.

– Сезон дождей скоро, – сказал я. – Все, кто имеет дело с водой, заняты.

Ага.