Пепел (Бог не играет в кости)

Сестра Клара и Рыжая Фанни сидели по уголовке. Обе — за детоубийство. Фанни, немецкая проститутка, задушила собственного ребенка. Клара, тоже немка, убивала чужих, делая незаконные аборты. Моему приходу они обрадовались несказанно.

— Наконец-то сменщицу прислали, — сказала Клара. — А то мы тут вдвоем замучились. Иной день до десятка доходит. Как тебя зовут? Бронислава? Сегодня походишь, Бронислава, посмотришь, что к чему, а завтра начнешь с утречка. У тебя помощница есть? Ну и славно. Слышь, Фанни, завтра с нар не встаем!

Больничный барак показался мне больше обычного, хотя, наверное, я ошибалась. В нем одновременно находились не менее полутысячи женщин в разных стадиях умирания. Дальний конец служил моргом, куда складывали умерших. Их вывозили раз в день, когда дюжину, когда две. Женщины лежали на трехъярусных нарах по обе стороны прохода. Внизу возились непременные крысы, визжали, дрались, подпрыгивали, гулко стукаясь в нары и шмякаясь обратно на мерзлый земляной пол. Барак стоял в низине. Весной, когда растаял снег, его затопило, и крысы полезли вверх, на нары, отвоевывая себе пространство у людей. Осенью, во время дождей, история повторилась.

На «родильное отделение» были отведены по пять метров нар с обеих сторон в самом начале барака, рядом с кирпичной печкой — всего тридцать мест. Плита топилась несколько раз в год, так что ее обычно использовали как операционный стол или место для родов. Около плиты стояла большая ржавая жестяная бочка, наполненная водой.

В день, когда я увидела ее впервые, поверху лежала толстая ледяная скорлупа.

— Это купель, — хихикнула сестра Клара. — Тут будешь крестить новорожденных.

«Шутит, дура… — подумала я. — Кого тут крестить? Они же почти все еврейки».

— Э, — сказала Клара. — А вот и роженица. Сейчас все и увидишь.

Она проломила ладонью лед в бочке. Кларина ладонь была большой и бурой и походила на крысу.

«Обмывать ребенка в ледяной воде?.. — подумала я и сама себя одернула. — А где же еще? Другой-то все равно нету…»

Фанни подвела к плите стонущую женщину и помогла ей забраться наверх.

— Ну?.. — сказала Клара, толкая меня в бок. — Давай, Бронислава, показывай свое умение. Принимай.

Эти свои первые освенцимские роды я запомнила на всю жизнь. Роженица была молодая, почти девочка. Знаете, в лагере все кажутся моложе, из-за бритой головы и худобы, но в то же время и старше — из-за той же худобы и измученного вида. Думаю, что она рожала впервые. Не знаю, что с ней стало потом. Сами роды прошли легко, как у меня в свое время: девочка буквально сама вывалилась в мои руки.

— Давай, — сказала сзади Фанни. Я протянула ей ребенка и наклонилась над роженицей. Она смотрела на меня обычным вопросительным взглядом только что родившей женщины.

— Девочка, — сказала я. — Прекрасная девочка. Ты молодец. Все прошло замечательно. Все будет хорошо. Ты молодец.

Она улыбнулась и спросила одними губами:

— Где?

Помню, что я засмеялась:

— Сейчас, сейчас, еще надержишься. Отдохни минутку-другую.

А сама, помню, подумала: «Что же девочка-то не плачет?» — И обернулась посмотреть.

Девочки нигде не было. Она исчезла. Сестра Клара одобрительно кивала, Рыжая Фанни полоскала в бочке руки.

— А где ребенок?

— Ребенок? — удивленно переспросила Фанни. — Какой ребенок? Этот, что ли? — И вынула руки из воды. Она держала за ноги маленькое новорожденное тельце, мертвое тельце. Она утопила младенца в бочке, как топят котят. Утопила в бочке, не переставая улыбаться.

— Мертворожденный, — сказала Рыжая Фанни. — Какая жалость… — Она подмигнула и пошла по проходу в «мертвый» конец барака. Она так и несла маленький трупик — за ноги и слегка помахивала им при каждом шаге, а крысы с визгом неслись вслед за нею под нарами.

Я помню, что закрыла лицо руками, лишь бы не видеть. Что я могла сделать, господин судья? У меня не было армии. Я умела только принимать роды. Помешать происходившему там ужасу мог только Он. Но Он отчего-то молчал, по одному Ему известным причинам.

— Ничего, — сказала Клара у меня за спиной. — Привыкнешь.

Потом она повернулась к роженице:

— А ты вставай, слышишь? Умерла твоя девка. Ничего страшного. У всех умирают, а ты, что — особенная? Полежи до утра здесь, а завтра возвращайся в рабочий барак. Давай, давай…

Я не видела, как женщина доковыляла до своего места. Я поняла, что лицо у меня залито слезами, только потому, что Клара тряхнула меня за плечо и сердито сказала:

— Прекрати реветь, Бронислава. Таков порядок. Все младенцы записываются тут в мертворожденные, все до одного. Приказ Кенига.

Я не стала спорить с нею. У меня не было армии. Я сказала:

— Я хочу начать сейчас, немедленно. Вот схожу за помощницей и начну. А вы идите отдыхать.

Я вышла из барака, не дожидаясь ответа. Вышла, чтобы не блевануть прямо на двух бурых крыс, отчего-то называемых руками акушерки Клары. Меня вытошнило уже на улице.