Однако фронт до сих пор продолжает «выпрямляться». Это слово постоянно упоминается в сводках вермахта. И на занятиях по истории мы уже не втыкаем победные флажки в карту Европы, отмечая продвижение нашего вермахта. Из-за этого мы теперь просто не знаем, каково, собственно, точное военное положение на фронтах.
Сегодня в блиндаже мы снова говорили о поражении под Сталинградом. Тогда, год назад, нам было еще не вполне ясно значение этого сражения. Изрядное смятение Карлхена Рихтера казалось нам преувеличенным. Я как сейчас вижу, как он тогда во время урока внезапно встал в проходе между нашими столами и произнес: «С исторической точки зрения Сталинград представляет собой величайшее поражение германского вермахта со времен наполеоновской кампании 1806–1807 годов».[99]
Должно быть, мы тогда столь недоуменно уставились на него, что он поспешил тут же добавить: «Что ж, войны за освобождение от него были тогда столь же славными!»
Но себе под нос он еще часто повторял столь типичное для него выражение: «Трагедия! Юдоль печали! Трагедия!»
Вчера на батарею снова пришли новенькие, 1928 года рождения, учащиеся средних школ и дополнительных классов[100]
из Шнайдемюля, Дойчкроны и Драмбурга.[101] Им пришлось занять весь продуваемый сквозняками блиндаж, где так долго жили и мы. По большей части все они просто еще дети. Наводя в своем блиндаже чистоту, они с ужасом нашли много заплесневелого хлеба и сложили его на столе. Естественно, именно в этот момент в блиндаже появился командир батареи и увидел эту картину. Он просто остолбенел и едва не лишился рассудка! Однако и в самом деле трудно понять, кто именно сделал это: то ли мы, «старики», то ли избалованный фон Петнц или господа из Балтийской школы? Кто знает?Командир созвал всех посмотреть на это безобразие, но под его руку попали только те, кто в тот момент находился в блиндажах, но никого из нас, штольпенских ребят, там в тот момент не было. Командир бушевал как безумный, и в конце концов все это было вышвырнуто из блиндажа со словами: «вот же преступная природа! И ничего удивительного в том, что здесь процветает воровство!» (У Асмана пропал перстень.)
Вот был переполох! Естественно, все ребята из вспомогательного персонала взяли после этого на вооружение выражение «преступная природа». Услышав его, командир уже по-настоящему разбушевался. Выстроив всю батарею, он объявил всему личному составу, что все, кто хотел бы пожаловаться на капитана Лёве, должны выйти вперед…
Через несколько минут из строя вышли четыре человека. В том числе Торман и Проль, оба шверинцы. Командир был ошеломлен. Он, пожалуй, не ожидал от них такой смелости.
Им было приказано отправляться к парикмахеру и постричься под ежик, затем им предстояла проверка форменного обмундирования и шкафов. Никаких других придирок командир измыслить не мог.
Мы же, вспомогательный персонал, в этот день, воскресенье, несли только внутреннюю службу. У некоторых были планы пойти на церковную мессу. Но уж тогда бы бомба по имени Райз непременно рванула.
К тому же действовал запрет на выход из расположения батареи. Во второй половине дня командир зашел в один из блиндажей, где жил расчет орудия. Он был дружески настроен, отпускал шутки насчет прежних обитателей этого блиндажа. Мы намекнули ему, что никто из нас в этом блиндаже в последнее время не жил, тогда он стал еще более добродушным и сказал, что мы, те, кто живет сейчас в этом блиндаже, просто великолепные ребята. Ну, на такую примитивную лесть мы, разумеется, не поддались. Мы, вспомогательный персонал, держимся вместе, и наше товарищество для нас куда важнее, чем его благосклонность.
Но отрицательным моментом всей этой истории будет то, что теперь нам определенно станут давать меньше хлеба. До сих пор мы могли его есть сколько хотели. Школьных занятий сейчас не было, потому что должны же мы якобы иметь каникулы, но в феврале? Тогда школу придется закрыть из-за холода, потому что классное помещение не отапливается. Экономить уголь! Что ж, придется его воровать.
К тому же у нас сегодня эта глупая строевая подготовка. Разве можно было себе представить, что мы еще будем скучать по школьным занятиям!
Вчера у нас побывал старый господин фон Тройенфельд, отец Мука. Я как раз был тогда посыльным. Приветствуя его, я сразу же заметил, что должно произойти нечто особенное, поскольку он приехал не только для того, чтобы повидаться со своим младшим сыном. После того как фон Тройенфельд уехал, Мук надолго куда-то исчез. Когда же он снова появился, он был очень печален. И это он, который всегда веселил нас и с которым мы всегда как нельзя лучше понимали друг друга.