Пепел державы

И Борис ушел, на ходу надевая бобровую шапку. Иов, оставшись один, с тоской поглядел в красный угол, на мерцающий в темноте золотыми окладами киот, и произнес тихо, осеняя себя крестным знамением:

— Прости нас, Господи. Прости нас, чад неразумных Твоих…

* * *

Афанасий Федорович Нагой по природе своей не был кровожадным и жестоким человеком. Но за дело об измене Елисея Бомелия и оговоренного им Бориски Тулупова, порученное самим государем, он взялся со рвением. Как иначе? Только верной и доброй службой можно получить высокую должность при дворе. А он, Афанасий Федорович, долгие годы дышавший степной пылью в Крыму и валявшийся в ногах хана Девлет-Гирея, считал, что как никто заслужил это. И унижался там порою, отстаивая интересы государства, и, рискуя жизнью, разведывал до мелочей обстановку при ханском дворе, дабы после доложить об этом Иоанну, и сидел в яме под стражей, когда Девлет-Гирей, уничтожив Москву, не согласился на условия Иоанна о мире. Несколько месяцев он изнывал от хвори и голода, покрылся вшами, спал и ел подле сооруженной им же выгребной ямы, пока государь не обменял его на одного знатного крымского вельможу.

Да, государь спас ему жизнь, и до гробовой доски благодарный ему Афанасий Нагой, вернувшись в Москву, с великой радостью принял от него приказ участвовать в переговорах с иностранными послами. Теперь же Иоанн приказал ему допросить схваченного на границе лекаря Бомелиуса…

Нагой жестоко пытал государева изменника, медленно поджаривая на огне — токмо так надобно поступать с изменниками! Даже вид отваливавшейся от обугленного тела кожи не смущал Нагого, он продолжал пытку, пока Бомелий не назвал имя своего подельника — Тулупова. К утру лекарь подох в темнице от ран…

Бориса Давыдовича Тулупова схватили прямо возле государева терема. Его окружили вооруженные со всех сторон стрельцы, и Нагой, переваливаясь из стороны в сторону своим грузным телом, медленно подошел к нему. Взглядывая на него снизу, объявил о приказе государя взять под стражу своего ближайшего советника. Разом побледнев, осунувшись, Тулупов покорно отцепил трясущимися руками от пояса саблю, вручил клинок, не глядя, одному из стрельцов, снял шапку и, прижав ее к груди, последовал за стрельцами.

Нагой знал о крутом нраве Бориса Давыдовича и был удивлен, насколько только лишь взятие под стражу изменило его. Бегающий взгляд, трясущиеся руки, невнятный, едва не дрожащий голос… Говорил он мягко и учтиво, словно это могло спасти его от пыток. Он ведь знал, прекрасно знал, что творится в темном застенке — сам не раз отправлял туда людей…

Но его не посадили на цепь, не оставили лежать на холодном полу, усыпанном гнилой соломой, — Тулупова заперли в темнице с лежаком, куда ему приносили еду, питье и теплую одежду.

Поначалу на допросах он вел себя достойно, ни с чем не соглашаясь (ему приписывали заговор вместе с лекарем Бомелием), и Нагой, учтиво обращаясь с ним, усыпил его бдительность, дав надежду на то, что следствие заходит в тупик.

Меж тем наступила весна, время шло, и постепенно Тулупов утерял страх смерти, с раздражением отвечал на вопросы Афанасия Федоровича.

— Государю бы кто-нибудь доложил, почто ты меня тут держишь так долго! — сверкая глазами, бросил ему однажды с презрением Борис Давыдович, и Нагой, улыбнувшись краем рта, кивнул, мол, ладно! С этим и ушел, сказав напоследок, что доложит обо всем государю без промедления.

— Давай! Гляди потом, как бы сам на моем месте не оказался!

— На все воля Божья, — учтиво ответил Нагой.

— Ну-ну! — расправляя плечи, молвил Тулупов. — Лучше бы ты в Крыму оставался, дальше сапоги крымского хана вылизывал!

Что-то вспыхнуло в груди Нагого, и он, помрачнев, ответил:

— Пока я хана от похода на Русь удерживал, что ты делал? А? Чьи сапоги лизал?

Ехидная усмешка сошла с лица Тулупова, он тут же насупился, как бык. Нагой, смерив его презрительным взглядом с ног до головы, развернулся и зашагал прочь…

Через несколько дней Бориса Давыдовича вновь вызвали на допрос, и он с раздражением прикрикнул на стражников:

— Снова меня почем зря дергаете! Ничего, я на вас всех отыграюсь скоро!

— Поторопись, князь, — попросил один из стражников, глядя в спину узника.

— Пасть заткни, — ответил Тулупов, застегивая кафтан. Сегодня с утра у него было хорошее расположение духа — за решетчатым окном, что находилось под самым потолком, светило солнце, чувствовалось нежное дыхание долгожданной весны… А тут снова эти! И жирный этот Нагой со своими вопросами… Уж сколько месяцев об одном и том же!

Как же удивился князь, когда понял, что его не ведут в привычное для него место допроса — в темном переходе свернули куда-то налево, затем спустились в подвал, пахнущий сыростью, и оказались в пыточной. Первое, что бросилось в глаза — веревка, кинутая через перекладину под потолком. Тут же, зловеще освещаемый пламенниками, стоял Афанасий Нагой, сложив руки за спину.

Выпучив глаза, Тулупов сделал невольно шаг назад, но стражник толкнул его в спину, и князь, едва не упав, вскочил снова, озираясь испуганно по сторонам.

— Руки! — скомандовал стражник.