Пепел и пыль

– Я назвал его другом. Для меня это немало значит – я знаю многих людей, но друзей у меня всего несколько. С женщинами бывает по-разному: они приходят и уходят, сегодня дорогие и любимые, завтра – заклятые враги. А друг – это навсегда. Что-то вроде брата, хотя ничто не связывает. Он может быть и доброжелательным, и объективным. Твои дела его волнуют, но не касаются. Зайдет, поболтает и уйдет – но все равно остается где-то там.

«Сейчас она спросит, не гомик ли я», – подумал я.

– Понятно, – коротко ответила она, встала и прошлась по комнате. Босиком она казалась такой же высокой и длинноногой, что случается редко. Я выпил сливовицы и посмотрел на ее ступни – изящные, идеальной формы.

Не люблю этот этап знакомства. Не знаю, то ли между нами в самом деле проскочила искра, то ли просто такие заигрывания. Один неверный шаг – и конец. Как на минном поле. «Ой, мне пора». И куда мне тогда деваться?

– Это сливовица?

– Да. Любишь? Крепкая.

– Обожаю. И мне нисколько не мешает, что она крепкая. Дома у меня «Пасхальная», семьдесят пять оборотов. Но если можно, еще чаю.

И сливовицу любит…

Я почувствовал нечто странное, стоя в кухне над чашками и слушая бульканье электрического чайника. Зловещее. Внезапный холод, ледяные мурашки по спине. За окном кухни задребезжал ветряной колокольчик, хотя воздух оставался спокоен.

Будто что-то прошло через дом.

Когда я вернулся в гостиную, Патриция стояла над столиком с шахматной доской, глядя на фигуры, и о чем-то размышляла, смешно морща лоб, а потом протянула руку к белому коню.

Бокал издал высокий мелодичный звон и разлетелся в ее руке на сверкающие осколки. Остатки вина выплеснулись на ковер. Негромко вскрикнув, она отскочила назад и, посмотрев на оставшуюся в руке стеклянную ножку, пососала палец.

Поставив чашки на столик, я бросился к ней.

– Поранилась?!

– Не знаю, что случилось… Я облила тебе ковер.

– Плевать. Я пролил на него весь алкоголь мира. Из него можно гнать коньяк. Уже не помню, какого он был цвета. Покажи, сейчас принесу пластырь. Не сходи с места, а то поранишься. Я соберу стекло.

Я собрал осколки вокруг ее ног, мелкие и острые будто иглы. Никогда не видел, чтобы стеклянный бокал так себя вел.

– Это лишь царапина, на мне заживает как на собаке, – сказала она. – Можно не заклеивать.

Размашистым шагом сойдя с ковра, она открыла свою сумочку, нашла маленький флакончик и капнула на руку пурпурной жидкостью. Резко запахло травами и будто медью.

– Принесу перекись водорода, – предложил я.

– Так намного лучше. Смотри, ранка исчезла.

В самом деле, порез на коже затянулся и перестал кровоточить. Осталась едва заметная тонкая полоска.

– Что это?

– Ведьмовской эликсир, – улыбнулась она. – Похоже, этот твой приятель… меня не любит. Чем он занимался? Был ксендзом?

Я посмотрел на нее.

– Михал? Он был монахом.

– Монахом? Еще лучше. Так я и знала.

– Откуда?

– Ведьмы не любят монахов, монахи не любят ведьм. Это инстинкт.

– Он умер, – сказал я. – Ушел. Его здесь нет. Я бы знал, если бы было иначе.

– Тебе настолько его не хватает?

– Не в том дело. Я знал бы, если бы здесь был кто-то умерший. Я чувствую такие вещи.

На мгновение наступила тишина.

– Я с детства вижу умерших, – продолжал я. – С тех пор как себя помню, мне снятся духи. Я воспринимаю разные события, связанные с чьей-то смертью, будто чертова антенна. Недавно меня посетил израильский солдат, который влюбился в палестинскую девушку. Ее брат, как принято изящно выражаться, был боевиком, террористом. Он мечтал об убийстве евреев, в буквальном смысле дышал ненавистью, но все в основном заканчивалось бросанием камней и коктейлей Молотова в танки. Солдат узнал, что этого брата засекли, когда тот встречался с приятелями, еще более опасными, чем он сам. Настоящими террористами. Они совершили кровавый теракт в секторе Газа и замышляли очередной. Солдат знал, что до них доберутся, но боялся за свою девушку и предупредил ее. Она помчалась к братцу, а те устроили солдатам ловушку и погибла куча народу. Источник утечки обнаружили, после чего его осудили и расстреляли. Быстро и без шума, у дверей гаража на дворе казарм в Хайфе. В прошлом месяце я переживал это каждую ночь. Я был им. Меня вели, ставили перед дверью, а потом на меня обрушивался залп, будто тигр раздирал в клочья мое тело. Я просыпался, когда он умирал. И таких историй много.

Я налил себе сливовицы.

– Ты когда-нибудь пробовал их проверить?

– Те, которые происходили недалеко, – пробовал.

– И многие оказались правдой?

– Каждая. Я будто приемник, и умершие это чувствуют, пытаясь мне что-то передать. Иногда, как в случае того еврея, лишь крик отчаяния. Иногда – нечто для них важное, какие-то забытые, незаконченные дела. Иногда я вижу другое. Первого демона увидел, когда мне было три года.

Выпив, я рассказал ей о Междумирье. Возможно, я был слишком одинок. Возможно, я старею. Возможно, виной тому был алкоголь. А может, все дело в ее запахе. Во взгляде фиалковых глаз. В светлой коже закинутых друг на друга, вытянутых в мою сторону ног. В губах цвета корицы.