Пепел и снег: роман в письмах

Я был так тронут, что не знал, как выразить ей признательность. Я сказал ей, что отправляюсь в море и мог бы взять её с собой. Она колебалась, но в конце концов дала согласие.

Когда она услышала плеск волн, все её сомнения исчезли.

Мы вышли в залив. Она села, поджав ноги, на носу лодки, где та сужалась, словно кончик крыла. Она наклонилась к воде и провела по ней пальцами. В её глазах стояли слёзы. Она начала декламировать письма своего мужа и читала их, в то время как мы скользили по волнам.

А потом внезапно поднялся ветер и разорвал наши паруса. Мачта накренилась, но уцелела. Береговая линия исчезла из виду, и нас понесло в открытое море.

Несколько часов спустя ветер стих.

Настал мёртвый штиль.

Лодка стояла на воде неподвижно.

Женщина сняла свою куртку и выдернула несколько ниток из её швов. Пока она доставала письма из-под подкладки, я укрепил на мачте рыболовные сети и обмотал ими рваные паруса. Тогда она вынула иглу из своей причёски, сшила письма между собой и прикрепила их к рыболовным сетям.

Ветер наполнил парус из писем, и он потянул нас обратно к берегу. Когда бриз просачивался между листками, мы слышали голос её мужа, читающий письма, одно за другим. Мы лежали на дне лодки, смотрели, как по небу несутся облака, и слушали письма.

С последними словами, которые мы услышали, прежде чем его голос замер, лодка мягко ткнулась в песок.

Письмо сто шестьдесят первое

Каир. Пятьдесят четвёртый город, седьмая страна, шестой месяц, семнадцатая ночь. Я не хочу спать. Мои ноги и так словно чужие, и я устал от поучений, которые Монтесума произносит во время прогулок.

У меня есть голубые слоны.

Ветер то открывает, то закрывает окна моего номера. Эти окна выходят на шестнадцать миллионов людей, которые мне незнакомы. Несколько лет назад мы останавливались с тобой в этой гостинице. Но тогда эта толпа не давила на меня, а сегодня ночью она сдавливает мне грудь, словно миллион наваленных на неё камней.

Гостиница полна одиноких странников, погружённых в себя. Даже сквозь перекрытия я ощущаю их одиночество. Оно просачивается в дыры, прогрызенные термитами.

Целая туча комаров вьётся вокруг жёлтой лампочки, свисающей над комодом. Пахнет лежалым куревом. На решётке покачивается ящерка-саламандра. Занавески оборваны. Над кроватью висит распятая на булавках бабочка-листовидка. За дверью сломанный зонт, в углу платяного шкафа — чей-то забытый туфель. У стола не хватает ящика, у кровати — ножки. На раковине пятна и выщербины.

Сегодня я проведу вот уже сто шестьдесят первую ночь без тебя.

Завтра я в сто шестьдесят первый раз встречу утро один.

Письмо сто семьдесят второе

Мне снилось, что мы с Монтесумой пришли к устью реки Лаю. Глядя на море, я произнёс: «Кое-кто однажды сказал мне, что волны говорят: что тебе снится, что тебе снится, что тебе снится?»

«Возможно, — сказал Монтесума. — Но волны не могут знать твоих снов, они могут только взывать к ним».

Может быть, волны говорят так: «Помни свои сновидения, помни свои сновидения, помни свои сновидения».

Письмо сто семьдесят шестое

Если историю этой недели рассказывать в милях, получится так: восемь тысяч миль, четырнадцать миль, сорок восемь миль, девяносто семь миль, пятьдесят две мили, три мили и семьдесят семь миль. Если рассказывать её с помощью содержимого моих карманов, получится так: триста египетских фунтов, две бирманские марки, двести шестьдесят пять рупий, девятьсот французских франков, одна авторучка, самое первое письмо, которое ты мне написала, и одно птичье яйцо, обёрнутое в японскую бумагу ручной работы. А если бы эту историю рассказывал гостиничный номер, где я сижу, получилось бы так: одна закрытая дверь, две жёстких кровати, два деревянных стула, складной письменный стол и три закрытых окна.

Я всё время твержу себе, что это не по-настоящему, что на самом деле я не отправлялся в это путешествие полгода назад, что я не за тысячи миль от тебя, что это не мои камеры, блокноты, кисти, баночки с тушью и компас лежат на столике.

Но я здесь. И я до сих пор не знаю, как собираюсь искать дорогу обратно домой.

Письмо сто восемьдесят четвёртое

Мне снилось, что мы с Монтесумой переходим вброд реку Лимпопо. Преодолев вихри водоворотов, мы вместе устроились на согретом солнцем валуне посреди реки.

«Ты запутался, — сказал Монтесума. — Берегись, как бы твоё путешествие не стало изощрённым побегом от самого себя. Ты слишком много внимания придаёшь числам, отметкам на компасе, высоте над уровнем моря, приливам, температурам. Ты ищешь логики и структуры в том, что случайно. Твои движения математичны, тогда как должны бы быть музыкальными. Ты принимаешь отдельные позы, но до сих пор не можешь стать самим танцем.

Помни, что компас и карандаш могут помочь тебе измерить длину реки, но ни один механический инструмент не измерит движений твоего сердца.