Пепел и снег

С обозом фуража Александр Модестович и Черевичник добрались до Гжатска. Здесь уже не по слухам, а от очевидцев узнали о грандиозных размерах произошедшей битвы. Говорили, что потери с обеих сторон были приблизительно равные — по пятьдесят тысяч человек. Однако некоторые французские солдаты, настроенные чересчур патриотически, склонны были преувеличивать потери русских и преуменьшать свои. Такие очевидцы называли весьма неправдоподобные цифры; послушать их — так вся Россия полегла костьми на поле брани, и воевать больше не с кем, и кампании конец. Но случайно Александр Модестович разговорился с неким баденцем, унтер-офицером, и тот сказал, что подсчёты французов — сущий вздор, ибо наступающая армия всегда теряет больше. Сия истина известна с древнейших времён. А как он сам участвовал в битве, то имеет и своё мнение на этот счёт — число погибших французов (имеются в виду не только собственно французы) значительно превышает потери россиян, тем более, что у россиян было явное превосходство в артиллерии.

Гжатск, небольшой городок с небольшим же французским гарнизоном, был в эти дни переполнен ранеными солдатами и офицерами — голодными, злыми, решительными. Грабёж и насилие процветали, комендант же был бессилен что-либо изменить. Бежали почти все мирные жители, и дома их подвергались совершенному разорению. Александр Модестович с Черевичником понимали, что и им небезопасно оставаться в Гжатске, и не стали в нём задерживаться. Баденца-унтера отблагодарили за любезность, поменяв ему повязки, а тот, в свою очередь, пожаловал «сердечным русским друзьям» томик Гёте со «Страданиями юного Вертера» — книгу сколь занимательную, столь и полезную для всякого пленённого любовью ума.

К ночи, верстах в пятнадцати от Гжатска, встретили небольшой обоз с ранеными французами — человек на тридцать. Раны их были в плохом состоянии; рука лекаря, по-видимому, даже не прикасалась к ним. И Александр Модестович не мог не предложить свои услуги. Подводы поставили в круг, в центре круга разожгли большой костёр, и при свете его Александр Модестович работал до утра. Как выяснилось, солдаты эти шли из-под Бородина, но через пару лье пешего хода почувствовали совершенное изнеможение. Сил у них достало лишь на то, чтобы взять приступом один из обозов; обозных разогнали, фураж ссыпали при дороге и отправились в Гжатск. Солдаты сказали, будто на месте баталии ещё раненых — что песку морского. И Александра Модестовича почтительно просили: «Торопись к ним, хирург!..» Расстались на заре. Напутствуя раненых, Александр Модестович по обыкновению остерегал их, пока не заживут раны, прогуливаться при северо-восточном ветре, дабы не подвергнуться вредоносному действию миазмов, а также остерегал являть свои раны луне, ибо некогда вычитал у Плутарха, будто от луны истекают некие флюиды (античный автор именует их не иначе как истечениями, но это явно не теплород[48]), вызывающие нездоровые увлажнения и растекание плоти, а затем и загнивание её.

К Бородинскому полю подошли тридцатого августа, то есть на четвёртые сутки после сражения. Почуяли поле даже не за версту, как в народе говорится, а за три, — тлен, великий разрушитель, коего смрадных объятий не избежать ничему живому, тлен, цепной пёс Смерти, враг бальзамов и саванов, хозяин склепов и гробниц, верховный жрец пантеонов, едва ли сам не божество, алтарь которому — саркофаг, тлен, повелитель гробовых червей, недруг вечности, плотоядное чудовище, мрачный гений, подгоняющий под свои идеал и древнюю старуху, и красавицу-молодицу, и фараона, и раба, и дурака, и умника, и счастливчика, и неудачника, так, что не отличить одного от другого, ибо не отличить прах от праха, — уже начал свою страшную работу.

Обозные попритихли, только злее погоняли коней. Кое-кто, не вынося тяжёлого духа, дышали через платки, смоченные вином или уксусом. Лошади настороженно всхрапывали; звеня уздечками, мотали головами.