Пепел и снег

Пройдя от заставы вёрст десять — пятнадцать, Александр Модестович поднялся на горку, огляделся. Дорога, петляющая но равнине, была, сколько хватало глаз, полна беженцами, длинными воинскими обозами. Вечерело. Какое-то село догорало впереди. Говорили, будто его подожгли русские; в воинской науке это безобразие именуется тактикой выжженной земли. Дым стелился по округе. Над вытоптанными огородами сиротливо вздымались печные трубы... За спиной один за другим раздавались глухие взрывы — французы разрушали в Москве то, что ещё можно было разрушить; один раз очень сильно грохнуло — даже на таком отдалении от города Александр Модестович ощутил, как дрогнула под ногами земля. Отсюда, с высоты, он просмотрел немало экипажей, но кареты Пшебыльского среди них не нашёл. А коль скоро так, то решил не останавливаться на ночлег вместе со всеми и, сколько возможно, опередить эту разноязыкую, разноплеменную, медлительную толпу и предпринять её исследование.

Беженцы сходили с дороги, раскладывали костры. Обозные выставляли пикеты. Путь на Калугу в этот поздний час, будто Млечный Путь, до самого горизонта мерцал бивачными огнями. Сумерки приносили успокоение, шум затихал, а с приходом темноты дневные страсти и вовсе улеглись. Вдоль дороги поднялись шатры, раскинулись целые палаточные городки. От костров потянулись запахи приготовляемой пищи... Однако часть беженцев продолжала движение до глубокой ночи: быть может, это были самые нетерпеливые, которые, испробовав лиха на собственной шкуре, торопились в благодатное лоно Европы, а может, самые напуганные, более других нагрешившие. Скрипели колёса, фыркали лошади, покрикивали возчики. Тусклые фонари по бокам некоторых карет едва освещали дорогу...

Как только развиднелось, Александр Модестович и Черевичник спрятались в ветвях вековой сосны, стоявшей неподалёку от тракта. Зихель же и солдаты, расположившиеся было на отдых саженях в ста от них, в берёзовой рощице, вдруг, столковавшись о чём-то, подались на запад, через поле к развалинам каких-то строений, не иначе — монастыря. И, как видно, времени даром не теряли: пока Александр Модестович с Черевичником рассматривали каждый проезжающий под ними экипаж и вглядывались в лицо каждого проходящего человека, Зихель и солдаты раздобыли где-то коней. Сами вернулись к рощице верхом, ведя двух гнедых в поводу.

— Наши кони, русские! — похвастали солдаты чуть погодя. — Понимают, что им говоришь. И не успели ещё одичать...

Достать сёдла и уздечки не составило труда. Падеж лошадей во французской армии — от бескормицы, от изнурения — увеличивался с каждым днём; кто-то из всадников, лишившись коня, нёс седло на плече, кто-то продавал его за бесценок обозным, а кто-то бросал на месте, выругавшись, едва выпутавшись из стремян, уходил. Заметим мимоходом, кому-то после улыбалось счастье — находили нового коня, из тех ничейных, что табунками бродили по округе после стычек с россиянами, а кому-то не везло — догонял своих пешим порядком и, бряцая шпорами, посверкивая начищенными голенищами, месил каблуками чужой навоз.

С лошадьми поиски ускорились. Александр Модестович теперь успевал осмотреть и толпы, идущие по тракту, и захватить просёлки, и подъехать к чьему-нибудь биваку в стороне, и обогнать неповоротливый обоз, он мог догнать карету, показавшуюся похожей, чтобы, склонившись из седла, бросить внутрь быстрый взгляд... Но пролетели несколько дней, Александр Модестович остановил сотни экипажей, пересмотрел десятки тысяч лиц, но всё-то поиски были бесплодны. Так что уж — в который раз! — он начинал вообще терять веру в успех.

Тем временем в городке Малоярославце промеж русских и французов завязалось крупное дело. И те и другие, домогаясь победы, столь упорствовали, что несчастный, вконец разрушенный городок восемь раз переходил из рук в руки, и груды побитых в боях людей стали выше городских развалин. В конце концов Малоярославец французам сдали, но тремя вёрстами южнее оседлали дорогу на юг и перекрыли её намертво. Тем самым весьма обидели Бонапарта, не пустили в изобилующий хлебами калужский край и не дали ему запастись в предвидении холодов знаменитыми калужскими войлоками, — развернули полки французские на разорённую, выжженную, заваленную гниющими телами Смоленскую дорогу.