Пепел и снег

Посему нечего было и думать отбить карету своими силами; приходилось либо полагаться на случай и неизвестно чего ожидать, либо искать помощи на стороне. Остановились на втором. Через день-другой снеслись с казаками, а через них и с есаулом Подгайным — статным, смуглолицым, широкобровым, азартного нрава красавцем, о геройских рейдах которого ходили в армии легенды и относительно коего был слух, будто о подвигах его высокое командование доносило в рапортах самому государю-императору. Уговаривать есаула не пришлось; едва лишь тот узнал, что вызволить из плена нужно женщину и что в деле замешана любовь, как благородная его натура восстала против злодея-похитителя и справедливый гнев засверкал в чёрных очах. Должно быть, в предках у Подгайного ходил и дикий турок — очень уж страстен и безудержен был есаул в первом боевом порыве, впечатлял... С казачьей сотней четырежды атаковали обоз, четырежды катились лавиной по полю, взметая из-под копыт комья снега и мёрзлой земли; истребили неприятелей десятка три (и своих немало положили), отбили с десяток порожних телег, три воза с фуражом (сеном), что было для французов особенно болезненной потерей, но к карете Пшебыльского подступиться так и не смогли. Мосье, дьявол, к тому времени заручившийся расположением солдат (уж, верно, не подкупом фальшивыми ассигнациями и не пустыми посулами), довольно умело организовал оборону и ближе, чем на пятьдесят саженей, не подпустил к карете ни одного лихого казака. Сколь ни горяч и отважен был есаул, а и тот оказался бессилен, развёл руками, спрятал потухшие глаза: сотню положить?., друг, стоит ли того любовь!.. Александр Модестович, сам принимавший участие во всех атаках и даже выстреливший несколько раз из карабина, был несказанно удручён тем, что «по его милости» погибли некоторые казаки. Но есаул успокоил его на этот счёт: был приказ фельдмаршала — ни днём, ни ночью не давать противнику покоя, не давать ему поднести ложку ко рту, не давать ни забыться сном, ни отогреться у огня. «Казаки не более чем исполняли приказ — и вчера, и сегодня, и будут исполнять его завтра. Это война, дорогой друг, и не мучьтесь, не взваливайте ответственность себе на плечи — ответственность за потери, давно просчитанные атаманом, приведённые в соответствие фельдмаршалом, отмеченные царём и принятые Господом; просьба Ваша вписывалась в рамки приказа, и святое было дело — откликнуться на неё». К сказанному есаул добавил, что будет ещё атаковать этот обоз (и действительно, атаковал его перед самым Смоленском, но, к сожалению, опять безрезультатно), а пока отведёт сотню на отдых. Александр Модестович и Зихель выразили Подгайному глубочайшее признание и весьма посожалели, что лишены возможности продолжить приятельские отношения с сим достойным человеком.

Сотня ушла. Уходили и французы. Впереди их колонны бодро бил барабан, гордо реяло трёхцветное знамя. Солдаты, подобравшиеся за время боя, как бы стряхнувшие с себя все невзгоды, очнувшиеся от тяжкой дремоты, за которой виделась неминуемая смерть, шли ровными рядами, твёрдым шагом, вскинув ружья на плечо. И трудно было поверить, что всего два часа назад каждый из них мог перегрызть другому горло за кусок хлеба, за понюшку табака, за тёплое место у костра. Эти люди вновь стали непобедимым братством, железными солдатами Бонапарта, славными покорителями Европы. Сыпал мелкий снежок...