Пепел и снег

Когда герои наши после Смоленска опять присоединились к отступающим войскам, то обнаружили, что дела у французов обстоят прескверно, — и даже это, пожалуй, сказано мягко; увидели, что потери их увеличиваются с каждым днём и уж, наверное, давно не подлежат счёту. Холод, ещё усилившийся, и голод, хорошо организованный русскими, делали своё дело. Солдаты Бонапарта, обратившись в ледяные мумии, тысячами лежали на столбовой дороге, так, что, не убрав их, невозможно было и проехать. Ослабевшие, утратившие волю к жизни, солдаты оставались возле прогоревших костров — так и замерзали, сидя в кружок, протянув руки к быстро остывающим углям; другие пытались уберечься от холода, спрятавшись в уцелевших сараях, в печах; третьи забивались в снежные норы и находили себе там и покой, и могилу до весны. Трупы самоубийц со страшными, заиндевелыми лицами медленно поворачивались и покачивались в ветвях деревьев. Мародёры раздевали своих замерзших товарищей, умудрялись натягивать на себя по три, по четыре мундира, но всё-то казалось мало. А иные несчастные спасались, устраивая себе «русскую баню»: поджигали избу или сарай и ждали, пока не прогорит, не дотлеет последняя головешка, потом часами нежились, отогревались, ползая в горячей золе, и поднимались с уже остывших пепелищ похожие на чертей — грязные, чёрные, со сверкающими белками глаз. От одной «бани» до другой — так и шли... Александр Модестович замечал: на трупах солдат было так много ценностей, что если бы кто-то задался целью собрать эти ценности, то уже за два-три часа составил бы себе несметное состояние. Однако уж мало кто зарился на золотое колечко, на серебряную безделицу, когда сама жизнь стала мелкой разменной монетою: тысячей больше, тысячей меньше — экая невидаль, экая печаль! прах, падаль — ценность не большая, чем крылышки жуков и высохшие останки мух, коими муравьи набивают свои полисы-лабиринты. Всё — прах! И верно сказано, суета сует: катится прах в одну сторону, потом катится в обратную, накатывается с шумом, с шумом и откатывается. И жизнь, и смерть — прах. Встаёт и падает, растёт и умирает — и никак не наступит равновесие; или уж равновесие то в самой суете, в непостоянности, в извечной переоценке ценностей: то золото глаза застит, то шубейка или дырявый армячок, то на ломоть хлеба будешь молиться, лоб расшибёшь, а то и за слово всего жизнь отдашь, глазом не моргнув, да с последним вздохом ещё и порадуешься — не зря пожил.

В нескольких шагах от Пшебыльского под видом беженцев шли егеря Степанов и Пущин — «пасли» гувернёра. Александр Модестович, Черевичник и Зихель держались позади них в полуверсте. Ждали «поступка» со стороны мосье, но тот всё осторожничал и, должно быть, уверенный, что пока юный Мантуе жив, от Ольги не отступится, — не высовывался. Авантюрист по природе, Пшебыльский сейчас остерегался рисковать: либо не был вполне уверен в себе, либо знал наверняка, что он на поводке... В окрестностях Красного в эти дни произошло несколько ожесточённых кровопролитных боев, отчего установившийся на тракте, пусть относительный, порядок совершенно расстроился и на какое-то время воцарилась полная неразбериха: так обоз мог оказаться впереди своей части, отряды пехоты затрудняли движение кавалерии, артиллеристы были вынуждены прикладами и кнутом расчищать себе путь через толпы беженцев; французы даже не всегда пребывали в уверенности, что, к примеру, полк кирасир или драгун, двигающийся в параллельном направлении по просёлкам, или опережающий их на версту полк пехоты, был их полк, а не российский, вследствие чего случалось не раз — открывали огонь по своим... А Пшебыльскому опять повезло: откуда ни возьмись, выехал на дорогу эскадрон польских улан; мосье тут же дал знать полякам, что и сам поляк, и посетовал на бедствия, каковые ему приходилось терпеть; потом вдруг признал среди офицеров одного давнего приятеля по Кракову (егеря слышали разговор), а как и тот узнал гувернёра и выказал ему немалое почтение, то уланы обещали Пшебыльскому помощь и сказали держаться их эскадрона. От этих пор продвижение экипажа ускорилось, преследование же его значительно усложнилось. Однако затеплилась надежда, что истощённые лошади Пшебыльского не выдержат темпа и на каком-нибудь из перегонов падут...