Пепел и снег

Хорваты зажгли фонарь и при свете его принялись обыскивать Александра Модестовича; за этим делом отняли у него ассигнации, выгребли из котомки медяки; на бистурей не обратили ровно никакого внимания, ибо не увидели в нём для себя ценности. Потом они внимательно осмотрели ладони Александра Модестовича. Из разговора солдат тот понял, что они ищут следы пороха. Но ладони у него были так грязны, что отыскать на них какие-либо следы представлялось бы делом невероятно сложным даже и при свете дня. Хорваты скоро поняли это и занялись осмотром его ног: более всего интересовались внутренней поверхностью голеней и бёдер — у человека, только что сошедшего с коня, эти места могут быть влажными от конского пота. А если знать наверняка, что путник прячет коня, то можно смело предполагать, что где-то поблизости он прячет и поклажу, — солдаты, должно быть, не впервые исправляли обязанности постовых и изрядно поднаторели в обысках. Не найдя ничего подозрительного у Александра Модестовича, хорваты занялись Черевичником. Однако результат был тот же. Тогда обоих отпустили с Богом. Крикнули вдогонку: «Medicin russe? Espion!»[32]. И загоготали в пять глоток. Черевичник при этом выругался себе под нос и сказал, что если бы сии олухи были поумнее и догадались ковырнуть у него под ногтями, то уж как нить дать отыскали бы порох, — но олухи не догадались, и ловушка, в которую так нелепо угодил лис, не захлопнулась.

При входе в Полоцк была ещё застава, но там Александра Модестовича и Черевичника уже не обыскивали: осветили фонарём одного, другого и махнули рукой — «проходи!». Такая беспечность караульных могла бы удивить наших путников, если бы они не видели друг друга со стороны. Одного взгляда на них, исцарапанных после блужданий по лесу, в изорванной одежде, бредущих по дороге устало, со склонёнными головами, было достаточно, чтобы понять — для французского гарнизона они опасности не представляют.

В поисках ночлега сунулись было на постоялый двор, да едва унесли оттуда ноги. Швейцарцы, отряд которых там разместился, были чем-то крайне раздражены и всерьёз грозили обойтись с русскими оборванцами дурно, если те осмелятся и впредь докучать им. Александр Модестович не мог знать, что в это самое время в боях под Клястицами русские войска (корпус Витгенштейна) порядком потрепали маршала Удино и вынудили его отступить с петербургского направления обратно к Полоцку. В корпус Удино, кроме хорватов и португальцев, входили ещё и швейцарцы. И вполне естественно, что швейцарцы гарнизонные, сочувствуя своим побитым землякам, были весьма неучтивы со всеми, кого почитали за русских.

Куда ещё было податься? Александр Модестович перебрал в памяти всех своих полоцких знакомых: нескольких дворян, владевших в городе недвижимостью, аптекаря Рувимчика, у которого он раз в месяц покупал лекарственные средства и кое-какие склянки, да лавочника-книготорговца, к какому заходил раза три и всякий раз имел с ним довольно продолжительную беседу, так что уж стали они приятелями и при встречах на улице любезно раскланивались. Но, увы, оказалось, что лавка книготорговца недавно сгорела, и теперь хозяйничали на пепелище бродячие собаки; многодетный старый Рувимчик ныне сам ютился при аптеке в маленькой полуподвальной комнатушке, где его голопузые ребятишки с утра до вечера забавлялись с колбами, ретортами, коробочками и пузырьками, — квартира аптекаря, равно как и дома бежавших и не бежавших господ, была передана военным под постой. Обойдя все известные адреса и не найдя пристанища, Александр Модестович вспомнил ещё про одного человека — про лекаря Либиха Якова Ивановича, гомеопата, — и подивился, что не его имя первым пришло ему на ум.

Домишко, в котором жил Либих, по-холостяцки скромный, по-немецки опрятный, с палисадником-розарием знал в Полоцке каждый. Александр Модестович и Черевичник, выведав у первого встреченного горожанина адрес, заторопились, ибо тем же горожанином были предостережены: вот-вот пойдёт но улицам ночной дозор, которому на глаза лучше не попадаться... Яков Иванович отворил на стук сразу. Однако не сразу признал поздних гостей, — наружность их, как уже говорилось выше, немало изменилась.

— О мой Бог! — покачал головой Либих. — Вы ли это, юный друг! Какие несчастья приключились с вами? Вы выглядите нездоровым...

Но едва Александр Модестович раскрыл рот, чтобы ответить, как лекарь замахал на него руками: «Потом! Потом!..». Он провёл их в зал, усадил на софу, сам вышел в кухню и через минуту вернулся с серебряным подносом, на котором стояли две гранёные рюмки водки и немудрящая закуска.

— Вот, господа! Это то, что вам нужно. Remede souverain[33]!

Лекарство Либиха действительно несколько поддержало их дух и укрепило силы. У Черевичника даже заиграл румянец на щеках — не исключено, однако, что происходил этот румянец от уважительного, можно сказать, благородного обхождения; никогда ещё прежде Черевичника не называли господином; надо думать, непривычное обращение сильно взволновало безыскусную крестьянскую душу.