Пепел и снег

Изольда! Она — блаженство моей души и боль моего сердца. Для возлюбленных плохая примета, когда разбивается купидон. Всё вышло так сложно, хотя мы мечтали о простоте. О, подневольная судьба солдата!.. Всё существо моё было полно любви, но маршальский жезл одним движением безжалостно перечеркнул её. И барабанная дробь заглушила слова прощания... (следующая строка, по всей вероятности, не очень патриотическая, вымарана цензурою). Я не думаю, что Изольда будет вдовствовать дольше, чем носить траур, — я видел, как зачастили к ней воздыхатели, едва тело пана Казимира вынесли из дома. Экипажи теснились у подъезда, перегораживая улицу, дворники, собирая конский навоз, переругивались с кучерами, посыльные с цветами и записками дефилировали туда-сюда. С утра до вечера торчали в передней прилизанные розовощёкие шляхтичи — из тех, должно быть, в чьих карманах сквозняк себя чувствует, как дома, и в чьих кошельках, кроме локона любимой женщины, ничего нет (самый момент для горькой усмешки: как будто у меня кошелёк трещит по швам!). Сразу после соболезнований, произнесённых скороговоркой, лились рекой витиеватые медовые комплименты, а блудливые глаза так и шастали по грациозной фигурке юной вдовы. Ничто не останавливало ухаживаний этих разномастных, невероятно прилипчивых панов: ни моё присутствие, ни самый скрип моих зубов, ни даже холодность, с какой пани Изольда принимала знаки их внимания...

Мы покинули этот тихий уютный город. Долго ли Изольда будет помнить о моей любви? Не знаю. Женское сердце — загадка. Мне казалось, что я разгадал её, когда делил с Изольдой ложе, но стоило мне подняться по звуку трубы, как сомнение закралось в мои мысли. И тогда я постарался убедить себя в том, что, уходя, ничего не теряю, ибо ничего не имел. Так, мне кажется, легче перенести страдание. Я никому не должен, а это уже славно! По отношению к старому Бинчаку я, возможно, был бесчестен. Но Тот, Кто судит в вышине наши поступки, Кто дарует любовь, не скажет ли мне обратное — справедлив?..

Твой Анри

2-е ПИСЬМО ДЮПЛЕССИ

Мой дорогой отец!

По-видимому, это письмо уйдёт к тебе с той же почтой. Вот и прекрасно — тем большее удовольствие ты получишь за один раз! Сохрани мои письма. Я подумал сейчас, что когда-нибудь они смогут стать основой для весьма любопытных мемуаров. Кажется, нетрудно представить то далёкое счастливое время, когда я, пребывая уже в очень зрелом возрасте, окружённый детьми и внуками, буду сиживать на нашей террасе, увитой плющом, любоваться видом Сены и, взбадриваясь то и дело стаканчиком вина, вспоминать нескучные деньки российского похода. Ты улыбаешься скептически, я почти что вижу это: дескать, спятил юнец — возмечтал о старости в младые годы. Улыбайся, твоё право! Я слышу, ты говоришь насмешливо: «Веселись, юноша, в юности твоей...». Я и веселюсь. Мы веселимся. Мы устраиваем веселье из каждого пустяка. Это совсем не сложно, когда вокруг — сплошь молодые. Но, признаюсь, какие только мысли ни приходят случаем в голову, и особенно если ходишь одной дорожкой с госпожой Славой и с госпожой Смертью. Я заметил: эти две дамы никогда не бывают равнодушны к тем, кто спешит совершать подвиги. Обе они с интересом присматриваются к нам и время от времени выхватывают из наших сплочённых рядов какого-нибудь героя. И никогда не угадаешь их настроение: бывает, кто-то ищет Смерть и находит Славу, и часто — наоборот. Вот и думаешь, что счастливая старость — это красивая картинка на последней странице книги — книги, которую не каждому дано прочитать до конца... Но я говорил о мемуарах. Чтобы они однажды увидели свет, от меня требуются две вещи: до окончания кампании не угодить в объятия худшей из дам и постараться быть точным в описаниях.

Итак...

Мы переправились через Неман по трём мостам, наведённым недалеко от Ковно. Увы, я не гений и не владею в достаточной мере магией литературы! Так трудно подыскать подходящие слова — свежие краски, — так трудно найти точные сравнения — тонкие кисти, — чтобы изобразить сколько-нибудь натурально то великое скопище войск, какое явилось моему изумлённому взору утром 12 июня. Так хочется не приуменьшить значения виденного!.. Голова кружилась, кажется, не от бессонной ночи, а от невероятного спектакля, зрителем и участником которого я имел честь быть. Да что я! Даже Египтянин (Франсуа де Де, ветеран), всюду следовавший за Бонапартом с первого итальянского похода и повидавший немало разных армий, и баталий, и переправ, не нашёл нужным скрывать своё потрясение. Восторг так и светился у него в глазах. Египтянин — жизнелюб и вечный странник — сказал, что теперь можно бы и успокоиться, и умереть без сожалений о чём-то непознанном, ибо каждому из нас во всей последующей жизни, какой бы долгой она ни была, вряд ли откроется более удивительное зрелище, чем «большая армия» (так уже принято её называть) в первый день похода. А мы, к месту сказать, всегда с вниманием прислушиваемся к высказываниям нашего Египтянина, ибо он нам и старший брат, и учитель, и даже судья...