Пепел и золото Акелы

Пиончет был сто раз прав насчет тесного для всех города Питера. Особенно этот город был тесен для двоих — Пепла и Пиночета.

* * *

Фамилию свою Таныч увидел и услыхал почти одновременно. Над козырьком на фронтоне здания издали угадывалось тысячу раз выцветшее «Продажа соков», а перед дверью бестолковый адепт вещал троим зевакам:

— …Соков! Не жалейте жизненных соков, ибо каждый день следует завершать, выжав себя насухо, будто день сей последний! И тогда изможденным, но счастливым, вам улыбнется Господь. И имя той улыбке будет — истина.

Таныч Соков вразвалочку подгреб к крайнему из трех зевак и стал умышленно тяжело сопеть тому в затылок. Ведь не надо было ни поганить язык черными словами, ни сворачивать челюсти; было достаточно посопеть в затылок, чтобы через пару секунд человечишка возмущенно оглянулся, а еще через секунду, разглядев недобрую ухмылку Таныча и, авось, запомнив ее на веки вечные, зевака поспешно удалился. Далее, ясное дело, Таныч выжидательно посмотрел в упор на двоих оставшихся зевак. Тем тоже по уши хватило этого замораживающего взгляда, и проповедник остался один на один с Танычем.

— …Мои неудачи — это тьма, как темная земля, в которую бросают зерно. Вырастет ли зерно, зависит от прихоти природы, я же сам достоин выбирать себе судьбу. Сам в праве выбирать Господа, которому возносить молитвы. Сам должен выбирать, каким зерном, чечевичным или гречневым, следует начинать свой путь просветления, и из какого ростка следует тянуться колосом к истинному солнцу, — заторопился проповедник, будто боясь, что ему не дадут выговориться до конца.

Таныч Соков внимал. Таныч Соков облизывал хмурым взглядом горло проповедника, словно примериваясь.

— …Я могу сто раз споткнуться на пути к свету, но сие меня не огорчит, потому что только червь не спотыкается!

— Слышь, блаженный? — наконец соизволил открыть пасть Таныч. — Разве тебе не объясняли, что проповедовать следует не ближе десяти поворотов от дверей Храма?

— Так вы наш? — обрадовался проповедник, что сегодня не доведется пострадать за веру.

— Свои бьют всегда больнее, — зевнул Таныч и двинул в глубь проходных дворов.

На лавочке вроде бы невзначай обмяк позевывающий мужичок с шустрыми глазками. На движение Таныча мужичок не спохватился — признал своего. Далее путь преградила железная дверь с кодовым замком. Таныч, набирая код, кивнул мужичку и вдвинулся в пропахший бродячими кошками подъезд. Все квартиры здесь принадлежали разным людям. Все жильцы принадлежали к Храму Голубя. Ибо покинул бог человека, устроил всемирный потоп, но дух святой в образе голубя указал путь к вершине Арарата, к истине — во всяком случае, так учили неофитов.

За левой дверью на втором этаже шло богослужение, было слышно, как нестройный хор подпевает:

Голубь с верою в клюве
Вдаль с ковчега летит.
Голубь с верою в клюве,
Что же там, впереди?..

Напротив, где поселялись вновь прибывшие на берег истины, стояла тишина — то ли вновь обращенных не было, то ли спали после полуночных истязаний. Такая же тишина царила и за третьей дверью на этом этаже. Таныч Соков поднялся на два пролета выше и трижды прижал пальцем звонок с такой торжественностью, будто крестом себя осенял.

Голубь с веткою в клюве —
Это знак для тебя,
Голубь с веткою в клюве —
Впереди там земля!!![7]

— сочились нестройные голоса снизу.

Дверь открыла и призраком засеменила вглубь, как бы приглашая следовать за собой, немая старуха, имени которой он не помнил. Таныч скорчил благочестивую гримасу и вразвалочку поплелся за провожатой по пропитанному запахом прогорклого лука коридору с пожухлыми и заросшими паутиной обоями. Липкий сумрак, разбавленный огоньками лампадок под почерневшими от времени ликами на иконах, таил загадочные шорохи. Заунывно и сонно скрипели половицы. И вот она — заветная дверь. Старуха, плавно шурша юбкой, вернулась в сумрак. Таныч Соков трижды стукнул в дверь и вошел, будто нырнул в студеный омут.

— Да не оставит истина эти стены, — бесцветно пробубнил ритуальное приветствие Таныч.

Станислав Анатольевич не повернулся и занятия не прервал. Он стоял перед высоким зеркалом, приложив к груди фиолетовую рясу, и оценивал эффект.

— Проходи, садись, выпить хочешь? — играя дружелюбие, просопел Станислав Анатольевич. Новый шеф никак не мог выбрать, фиолетовый или черный цвет лучше сочетается с врожденной бледностью его лица. И в данный момент казалось, что нет для Станислава Анатольевича более важных вопросов. Но только казалось.

Таныч, демонстрируя подчинение, примостился на самый краешек расшатанного стула перед низким столиком и покачал головой, отказываясь от угощения. На самом деле Таныч просто проверял, так ли уж занят примеркой свежеиспеченный лидер, или все же пристально следит за отражением Таныча. И по тому, что Станислав Анатольевич принял бессловесный ответ, Таныч Соков убедился, что его без внимания не оставили.