Пепел Клааса

Весной 1937 года в Минске начались аресты эмигран­тов, приехавших из Польши и Западной Белоруссии. Среди арестованных был и Дамесек, работавший тогда секретарем редакции журнала «Штерн». Во время следствия он пока­зал, что является членом националистической организации, существовавшей якобы в Минске под вывеской журнала «Штерн», а редакторы журнала Дунец, Бронштейн, Харик и Кульбак были руководителями этой организации. На осно­вании фантастических «показаний» Дамесека был сразу же арестован Бронштейн и возвращен в минскую тюрьму Дунец, которого уже до этого сослали в удаленный лагерь. Когда Дунец был доставлен на новый допрос, он был спрошен: «Намерены ли вы и дальше скрывать от советских кара­тельных органов сведения о контрреволюционной организа­ции и ее участниках?» На этот вопрос Дунец ответил, что он окончательно решил полностью сознаться и со всей откро­венностью рассказать правду о своей контрреволюционной деятельности, указав всех участвовавших вместе с ним в контрреволюционной деятельности.

Действительно, со всей «откровенностью» Дунец расска­зал, что по его инициативе в Минске «была создана» бун­довская националистическая организация, ставившая в каче­стве одной из основных целей убивать руководителей партии и советской власти. Центром этой организации был Минск, но она имела филиалы в Москве и в других городах. Минской организацией руководил он и Бронштейн, а руководителями московской организации были Литваков, Расин и Стрелиц. Членов этой фантастической организации Дунец разделил на активных и пассивных. «Активные» члены — это те, кто дол­жен был осуществлять террористические акты, а «пассивны­ми» были те члены, кто только знал об этой деятельности. Как самых активных членов, которые занимались подготов­кой террористических актов, он назвал Харика, Литвакова, Кульбака и других «страшных террористов». Меня Дунец включил в число пассивных, то есть тех, кто знал о суще­ствовании этой организации. На основании этих провокаци­онных вымыслов Дунеца тогда (в августе 1937 года) сразу же арестовали наиболее «страшных террористов» Харика и Кульбака и на основе тех же доказательств, тотчас же пе­реданных тогдашнему секретарю ЦК КП Белоруссии Шаранговичу, им было дано указание об исключении меня из пар­тии.

Вот в чем причина того, что в Минске в июне 1937 го­да началась против меня дикая травля. То же, что меня не исключили сразу же из партии, объясняется тем, что тогда арестовали самого Шаранговича, а также президента Бело­русской Академии Наук Сурту, который, по указанию Шаран­говича, травил меня в Академии.

После окончания «следствия» по делу «террористов» Хари­ка, Кульбака и Бронштейна арестовали еще более «страшного террориста» — Литвакова. Его привезли в минскую тюрьму и устроили очную ставку с членами минской организации. Как рассказывали, Литваков во всем «сознался» и заявил, что был также агентом гестапо. Литваков увеличил список членов и показал, что Ошерович также был одним из руководителей организации, а меня сделал «активным» членом, а не пассив­ным, как Дунец. Следствие по делу Литвакова закончилось в скором времени. 28 декабря 1937 года Литвакова вывели из одной из камер минской тюрьмы и более о нем никто не слышал. Вечером того же дня, когда Литваков навеки сошел со сцены, арестовали Ошеровича и обвинили его в том, что он один из организаторов бундовской националистической организации. Это обвинение Ошерович не только подтвер­дил, но и заявил, что вся организация работала под его личным руководством. Кроме того, Ошерович заявил, что он агент польской Дефензивы с 1919 года.

«Показания» Ошеровича включают 72 машинописные страницы, из которых 4 страницы — имена людей, названных им как членов этой бундовской организации, выполнявших его приказы. На основании показаний Ошеровича были арес­тованы: Эстер, Вайнштейн, Нодель и другие, кого привез­ли также в минскую тюрьму в начале 1938 года. Обо мне Ошерович в своих показаниях написал, что в 1919 — 1921 гг. он посылал меня в Америку для ведения бундовской деятель­ности...

Когда мне после моего ареста дали прочесть кошмарную фантастическую небылицу, которую Ошерович возвел на себя и на других, я сначала не мог поверить, что это действитель­но написал он. Но, увы, позже я узнал — и сейчас это знают все, — что кроме того, что он выдумал такие ужасные вещи на 72 страницах его «показаний», он дал очные ставки 200 лицам и подтвердил все, что наговорил на себя и на других.

Мне Ошерович очной ставки не дал, потому что, когда я этого потребовал, его уже не было в живых — он покончил самоубийством в минской тюрьме. Его нелепая выдумка о том, что он якобы командировал меня в Америку для про­ведения бундовской деятельности, осталась как обвинение против меня, которому, к сожалению, поверили следствен­ные органы...