Пепел Клааса

— Что вы думаэте о Парыне?

— Я Парину верю, — мужественно ответила Клюева.

— А я Парыну нэ вэрю.

Парину дали знак, чтобы он покинул заседание, и уже за дверью его взяли под стражу, однако дали возможность про­ститься с семьей, после чего, без суда и следствия, отправили на 25 лет во Владимирскую тюрьму.

Дело Василия Васильевича было использовано для разду­вания дикой газетной свистопляски и стало поводом для из­дания знаменитого указа об усилении ответственности за разглашение государственных тайн, согласно которому в чис­ло таких тайн включались даже сведения о землетрясениях и наводнениях. Это же дело явилось поводом для Александра Штейна написать пьесу «Суд чести», тут же экранизирован­ную. В этой пьесе Парин был представлен как злодей, крав­ший секреты советской медицины по заданию ЦРУ, а Клюева изображена в виде наивного ученого, ошибочно считавшего, что больные всюду одинаковы. Секретарь партбюро, разобла­чавший злодея, заявлял: «Нет! Больные у нас и у них — не одно и то же!» Впоследствии тот же сюжет был использован Солженицыным в «Круге первом».

Когда Василий Васильевич с женой Ниной Дмитриев­ной были в США, Евгения Израилевна Каплинская, наш завуч, взяла над Колей личное покровительство. Когда ста­ло известно об аресте Парина, никто из учителей не изменил отношения к Коле, Евгения Израилевна всячески старалась подчеркнуть благожелательность по отношению к своему подопечному. Коля до конца школы оставался любимцем учителей, и они постарались сделать все, чтобы тот полу­чил золотую медаль, которую он безусловно заслужил, но которой лишить его было проще пареной репы. Одно вре­мя учился с нами Зорик Мильштейн, хороший парень, ко­торый рано ушел от нас, поступив в училище МВД. Его отец был знаменитый генерал-лейтенант, близкий к Берии. В по­следние годы Берии он был уже понижен, занимал положение начальника спортивного общества МВД «Динамо».

Большой сенсацией было поступление в наш класс в 1947 году Эрика Вознесенского, когда его отец, ректор Ленин­градского университета, был назначен министром просвеще­ния РСФСР. Эрик был красивый и способный парень, но лентяй. Папа-министр спросил у него табель вскоре после перехода в нашу школу. Но тот не хотел показывать свои не очень хорошие оценки и не придумал ничего лучшего, как сказать отцу, что в этой школе табеля выдают не каждую не­делю. Это было вопиющим нарушением школьных правил и недовольный министр позвонил нашему директору Гольману. Когда ложь выяснилась, папаша задал Эрику трепку.

Учителя делились по отношению к нему на лицеприятных и нелицеприятных. Учительница географии Камзолкина про­сто не ставила Эрику отметок, когда тот не знал урока, тре­буя, чтобы он еще раз подготовился, но честная учительница немецкого языка Елизавета Григорьевна Крупенина ставила ему в таком случае двойку с твердостью. Когда через год министр Вознесенский был арестован вместе со своим зна­менитым братом Николаем, Камзолкина стала ставить Эрику двойки, а немка, напротив, смягчилась к нему.

Хотя я был одним из младших по возрасту из-за того, что пошел сразу во второй класс, со мной учился парень, кото­рый поступил сразу в третий класс! Это был Додик Егоров, паспортным именем которого было Евгений. Поскольку его уменьшительное имя не проистекало от паспортного, оно, возможно, указывало на еврейское происхождение одного из его родителей. Еврейкой могла быть только мать Додика — Азбукина, — главный врач большой детской больницы. Отец же, чисто русский, работал главным садоводом министерст­ва сельского хозяйства РСФСР. Додик жил в одном из самых странных домов, известных советским детям по стихотворе­нию Барто «Дом переехал»:

Сема долго не был дома,
Отдыхал в Артеке Сема...

Этот пятиэтажный дом располагался напротив Дома пра­вительства по другую сторону Серафимовича. Он был выстроен в двадцатых годах и передвинут в связи со строительством Большого Каменного моста. Это было тогдашней техниче­ской сенсацией. Дом оказался на бойком месте, что наложи­ло на него отпечаток. Жили там всякие лихие люди, напри­мер, медвежатник, то есть специалист по ограблению сей­фов, который в тридцатые годы, во время кампании по пере­воспитанию уголовников бросил высококвалифицированную воровскую профессию и занялся честным трудом. Кстати, Ко­ля Михайлов, более известный под кличкой Карзубого и на­водивший страх на жителей района завода «Серп и молот», сделал в эту кампанию большую политическую карьеру, став в конечном счете секретарем ЦК и министром культуры. Ха­рактер дома сыграл зловещую роль в жизни Додика.

Среди моих одноклассников был Лева Шейнкарь. В школе он не доучился. Он был низкорослый, но очень сильный, и одно время заработал в драках звание главного силача класса. Это звание нужно было подтверждать. Лева удерживал его го­да два-три, но потом с ним стыкнулся Герка Максимов, кста­ти, живший в том же доме, что и Додик. Герка побил Левку, что сильно ухудшило левкино общественное положение.