Пепел Клааса

Бог есть любовь. Значит, верить можно, жертвенно и бездоказательно, так же как и любить. Ни инопланетяне, ни параллельные миры, ни перевоплощающиеся души, ни любая другая модная фантазия, обуревающая бедный человеческий разум, не в силах затмить Бога, который из чистейшей любви вошёл в зону страдания. В точке, где Бог становится человеком и предаёт себя грубой боли, прозаическому унижению, по бытовому, телесно – там жизнь, мысль и чувство достигают такого накала, что уже совершенно не важно, правда евангельская история или выдумка. В этом средоточии любви выдумка уравнивается с правдой, обретает способность пробуждать душу и вместе с ней повернуть время и историю вспять, сделать невозможное неизбежным.

Бог есть любовь – значит в Него могут верить все без разбора и всегда: преступники, инопланетяне, сумасшедшие, обитатели иных миров и дети. Конечно дети – те, кому ещё только предстоит повзрослеть, и те, что повзрослели. В конце концов, смысл взросления в том и состоит, чтобы вернуться к наивной детской вере, но вернуться сознательно, противостоя жизненному опыту. Вера – это воз-рождение!

– Спасибо, – шепчет Клаас, и слышит, как тикают часы на стене.

– И Вам, – отвечает Осиртовский.

В гостиной становится жарко, хотя окна открыты. Эльза принимается задёргивать шторы.

– Не надо, – просит Суортон. – Мы сейчас пойдём на воздух. Пусть в комнате будет светло.

Проходит минуты три. Будто по команде все встают и направляются к выходу. На душе легко и солнечно. Клаас идёт к машине с явным намерением ехать. Никто не утруждает себя формальностями, не предлагает задержаться, не желает приятного пути и скорой встречи. Эдик садится за руль и хочет захлопнуть дверь, но медлит:

– Тогда, что же… – начинает он, но, передумывает и, снова берётся за ручку.

– Спрашивайте лучше, – удерживает его Аднан. – Потом будете ненужными вопросами мучиться.

– Ну а если допустить, что Вы и впрямь косвенно вершите судьбы мира, – Клаас обращается ко всем и ни к кому в отдельности. – Значит двухдневные беседы – не более чем спектакль? Настоящий сценарий уже написан?

Аль Балазури улыбается.

– Сергей Павлович намекнул Вам, что в Ложу могут войти только мыслящие люди и искрение. Но он не успел сказать о том, что всякий член Ложи во все времена добровольно соглашается жить как бы двойной жизнью, соглашается на раздвоение личности.

Эдика обескураживает манера, в которой сириец говорит о Ложе. Так обсуждают что угодно: новые условия тендера, таможенные пошлины, план зачистки, но не тайное общество, связанное с инопланетным разумом и имеющее за спиной пять тысяч лет истории.

– Каждый член Ложи проживает свою человеческую жизнь. Мы можем и должны придерживаться разных, порой противоположенных позиций. Ложа – это оборотная сторона сознания, к которой не стоит обращаться иначе как по зову самой Цивилизации. Как только человек теряет способность отделять в себе одну личность от другой, он теряет с Ложей связь. Таковой больше не представляет интереса для Цивилизации, потому что перестаёт быть человеком и превращается в сверхчеловека, или полубога, как говорили язычники. Цивилизации же нужны люди, а не полубоги.

– Я не верю в Цивилизацию, – несколько виновато признаётся Эдик. – Не хочу скрывать своего отношения, потому что проникся к Вам, ко всем, глубокой симпатией. Не знаю, зачем Вам это… Но в любом случае, спасибо за всё.

– Вы забыли дневник, – Джеймс с улыбкой протягивает Клаасу тетрадь.

– Ах, да! Спасибо. А то пришлось бы возвращаться. По такой дороге – удовольствие ниже среднего.

Клаас кладёт драгоценную тетрадь в сумку, предварительно проверив, не выпала ли дюреровская гравюра.

– До свидания. Рад знакомству.

– Прощайте Эдуард, – напутствует сириец от лица всех. – И, как это по-русски… Да: не ломайте себе голову. Верить или не верить можно лишь в Аллаха. Ложа – это не предмет веры.

Клаас заводит мотор, трогается. Под гору машина идёт легко, Эдик почти не использует тормоз, регулируя скорость передачами. Так, переключаясь с первой на вторую и обратно, он незаметно добирается до верховья озера Рица, выезжает на хорошую дорогу и набирает скорость. Фольксваген мчится через мосты, скальные ниши и тоннели. Миновав руины крепости, Эдик включает магнитолу. Шипит FM-овская станция, колонки наполняются отрешённым пением:

Я не знаю, каков процент
Сумасшедших на данный час,
Но если верить глазам и ушам,
То больше в несколько раз.

«Опять позывные», – усмехается про себя Клаас. Вспоминается передача о Цое: записался в профессиональной студии, и звучание исчезло. Тогда достал свой старый микрофон и начал писать через него. Всё сошлось.

«Нет, правильно, что сжёг рукопись. Насущное вспомнится, случайное забудется. Пока пишешь для себя, в дневник – это как в старый микрофон, оно звучит. А начнёшь работать профессионально, и фальшь полезет. Так всегда: сначала поёшь о том, чем живешь, потом живешь тем, о чём поешь, и, наконец, поёшь о том, что петь не о чем, потому что нечем стало жить».