Пепел ковчега

Глава 16 Кровавый компот

К сожалению, надеждам Кондакова не суждено было исполниться. Его земляк, посвятивший всю свою жизнь служению системе исправительно-трудовых учреждений (так ещё со сталинских времён стыдливо именовали тюрьмы, лагеря и колонии), благополучно уволился ещё год назад и перебрался в Краснодарский край, где владел двухэтажным домиком с виноградником и видом на море.

Однако руководство колонии, ныне находившееся в ведении Министерства юстиции, к нуждам бывших коллег отнеслось с пониманием и обещало устроить встречу со Скворцовым сразу после обеденного перерыва.

– Сейчас его лучше не беспокоить, – пояснил начальник оперативно-режимной части, так называемый «кум». – Он мебельные щиты в столярном цеху клеит. Дело тонкое, и другого такого специалиста у нас нет.

– Стало быть, встал на путь исправления, – с одобрением произнёс Кондаков.

– Могила его исправит, – скептически усмехнулся «кум». – Он потому овцой прикидывается, что побег замыслил. Надеется в шкафу или в тумбочке на волю выбраться. Вот и трётся возле мебельного производства. А нам это только на руку. Пусть зарабатывает средства для родного учреждения.

– Как вы полагаете, он темнить будет или правду скажет? – поинтересовался Кондаков.

– Это смотря о чём разговор пойдёт. Если дело прошлое, никого конкретно не затрагивающее, может и правду сказать. А во всех остальных случаях соврёт, но так правдоподобно, что комар носа не подточит… Я этих басурман лучше всякого рентгена вижу. Недаром двадцать лет в оперативно-режимной части служу. Он ещё рот не успеет открыть, а я уже знаю, о чём базар пойдёт. В нашем деле иначе нельзя… Вы мой совет послушайте. Когда будете со Скворцовым говорить, как бы случайно намекните, что собираетесь на какое-то время взять его из зоны. Для опознания, очной ставки или там ещё для чего-нибудь. Тогда он возле вас ужом обовьётся, кенарем запоёт. Глядишь, на радостях и сболтнёт что-то важное.

– Неужто так по свободе соскучился? – удивился Кондаков.

– Да нет же! Из следственного изолятора или из милицейского «обезьянника» сбежать куда легче, чем из зоны, – пояснил «кум». – Вот он себя и тешит упованиями. Здесь все на идее побега помешаны. Спят и видят себя по ту сторону «запретки»… И вот что ещё. Я, конечно, ваши карманы выворачивать не собираюсь, но проносить на территорию колонии спиртное или наркоту не рекомендую. Этим вы преступника к себе не расположите, а, наоборот, свою слабинку покажете… Сигаретой угостить можно, сигарета общению способствует… А впрочем, кого я учу! Вы ведь лагерные порядки, наверное, не хуже моего знаете.

– Так-то оно так, но добрый совет никогда не помешает, – сказал Кондаков. – Тем более что сейчас тут у вас столько перемен. Исправительно-трудовые колонии превратились в просто исправительные. И эмблемы на петлицах совсем другие.

– Но я принципиально ношу прежние. – «Кум» горделиво продемонстрировал эмблемы МВД.

Для беседы со столичным следователем Скворцова вывели в прогулочный дворик, так называемую «локалку», что как бы подчёркивало неформальный характер встречи.

Кондаков, предварительно ознакомившись с его делом, добродушно поинтересовался:

– За что же, Михаил Павлович, тебе такой срок запаяли?

– Да ни за что! Наверное, спутали с кем-то, – не моргнув глазом, соврал Скворцов, взятый с поличным при попытке убийства федерального судьи. – Вот такая наша жизнь разнесчастная! Мне бы вкалывать на благо людей да создавать прочную семью, а я тут гнию заживо. Где, спрашивается, справедливость?

– Ай-я-яй, – посочувствовал Кондаков. – Так ты, выходит, трудящийся фраер и никаких связей в преступном мире не имеешь?

– Откуда! – изумился Скворцов. – Только здесь с этими отморозками познакомился.

– Значит, не повезло мне. – Кондаков изобразил разочарование. – А я-то хотел тебя с собой в Москву забрать.

– Это зачем, если не секрет? – навострил уши Скворцов.

– Да какой тут секрет! Дело, можно сказать, прошлое. В перестрелке наши гоблины пришили одного человечка, вставшего на скользкий путь. Есть мнение, что это некто Степанов, он же Окулист, известный киллер, закончивший дорогую твоему сердцу Новосибирскую подпольную школу. Да вот только опознать его некому. Ни родных, ни близких. Вот мы про тебя, Михаил Павлович, и вспомнили. Вы ведь вроде корешились когда-то…

– Корешиться не корешились, а знаться знались, – неохотно признался Скворцов. – Значит, отбегался бедолага… Что же вы его фоток с собой не прихватили?

К чести Кондакова, никак не ожидавшего этого вопроса, он не растерялся и мгновенно придумал вполне правдоподобную версию.

– В том-то и дело, что от фоток пользы никакой, – доверительно сообщил он. – Ему автоматная очередь аккурат в физиономию пришлась. Теперь нос от уха не отличишь. Нам важно мнение человека, хорошо знавшего Степанова при жизни. Особенности его телосложения, приметы, татуировки, шрамы… Были у него шрамы?

– Да были вроде… – Скворцов всё ещё колебался.

– Нет, если ты отказываешься, мы в претензии не будем… Поищем в других зонах. Ваши парни и в Воронеже сидят, и в Пензе.