Пепел красной коровы

На необъятный, крепко сбитый зад натягивались или вытянутые на коленях треники, или брезентовые штаны в разводах, напоминающие о лучших временах.

Из свитеров и маек выбирались наименее грязные, по запаху и отсутствию желтых потеков под мышками.

На спину водружался рюкзак, на ноги — растоптанные кроссовки.

С покупкой фотокамеры походы стали гораздо содержательнее — просто вразвалочку идущий толстый человек становился существом загадочным, почти богемным.

Как ни странно, но ни колышущийся живот, ни постоянный душок, состоящий из сложных ингредиентов — несвежего белья, нечистого дыхания, грузной плоти, — не делали недоступным для него слабый пол.

А вот цепкий взгляд серо-голубых глаз, бородатая физиономия раздобревшего Алеши Поповича, — поставленный голос с характерными интонациями, интимной хрипотцой, переходящей в уверенный бархатный баритон, животная сила, исходящая от всей его фигуры, не оставляли Медведя бесповоротно одиноким, обделенным женским вниманием и лаской.

Праздных курочек, несущих золотые яички, он вычислял сразу.

Взгляд из-под опущенных ресниц, быстрое прикосновение к малиновой мочке уха, закушенные губы, общее выражение рассеянности и тревоги.

Он узнавал их издалека.

Да и они его — неутомимость, мощь медвежьего тела, жадность рук, пальцев, мясистых губ.

* * *

Несомненно, это была она. Маленькая птичка, выпорхнувшая из тесного гнездышка, — как внимательно склоняла головку к плечу, и сережка в пунцовом ушке, и скрещенные на груди тонкие руки, — обороняется, бедняжка.

В ушах уже звучал хруст ее нежных косточек, — сиреневая жилка на виске, прозрачные тяжелые веки.

Нежность переливалась через край, — плечи ее, узкие, ступни розовые, смешной мизинчик.

Ну, значит так, Машенька… Нет-нет, не отпирайтесь… Мы идем пить чай…

Голос спокойный, с уютными московскими интонациями, — по дороге куплены бараночки, посыпанные сахарной пудрой, витые кренделечки, — искоса поглядывая на склоненный профиль, — о чем задумалась, голубушка, небось мечется, идти не идти, вот какой расклад, матерчатый рюкзачок болтается на худеньком плече.

Преодолены несколько ступенек, пахнет кошками и чем-то кислым, вчерашним борщом, зажигается тусклая лампочка в прихожей, — давайте пальтишко, — вот так, чуть интимно коснуться спины, завитки пепельных волос на склоненной шее, — легко краснеет, заливается прямо-таки катастрофическим румянцем.

Да вы, Машенька, присаживайтесь, — с необычной для тяжелого тела легкостью он снует по небольшой кухоньке, чайник, сахарница, — вареньица не жалейте, вы чаек крепкий пьете?

Чай пьют из смешных пузатых чашек, становится уютно, сумерки, Машенька всплескивает ладошками охотно хохочет, — Медведь неистощим, — анекдоты, байки сыплются одна за другой.

А вот снимки… да-да, мои, это вот там, а это — там-то…

Машенька с некоторым трепетом перебирает фотографии. Она подустала, но уходить не хочется. Он садится рядом, увлеченно жестикулирует, — коленки такие беззащитные под невесомой тканью, — ладонь слегка касается, — едва заметно.

Не отстранилась. Какая покорность.

Очень важно галантно и настойчиво провести в комнату, усадить на диван.

Аккуратно, бережно, как драгоценный сосуд, наполненный до краев трепетом, голубиным воркованием, гортанными вскриками…

Машенька пассивна.

Такой смешной, грузный, старомодный, трогательный, — вот еще минут пять, а потом, пожалуй, пойду…

Несколько раз вздохнула, передвинула чашку, дала подвести себя к диванчику, покрытому несвежим покрывалом, — и коленку не отвела от могучего бедра.

А вот это, Машенька, не бойтесь, потрогайте, — коллекция оружия у Медведя была исключительной, — попробуйте пальчиком…

Машеньке тревожно, — развернутые, извлеченные из ветхих тряпиц, красуются перед ней кинжалы, ножи различных размеров и конфигураций, штыки, — все это режущее, колющее, сверкающее, сообщает некоторое беспокойство, сводит на нет уют этакого благодушного чаепития.

Сумасшедший, точно, вот дура, а если психопат, вон глаза как блестят, живой не уйти.

Холодными пальчиками Машенька рассеянно перебирает реликвии, обдумывая предлог для непринужденного ухода. Медведь любуется клинком, голос его звенит — я ведь, голубушка, и пользоваться умею, при случае…

Последняя фраза приводит Машеньку в состояние неописуемое, и в этом состоянии она покорно расстегивает кофточку.

В поисках розовой ящерицы

Вот и август пришел. Время подтекающих кондиционеров, мокрых подмышек, оплывающих от зноя лиц, шаркающих по асфальту ног, промелькнувшей розовой ящерицы в трещине стены, вот и август пришел, месяц безудержных совокуплений и незапланированных зачатий, время стекающего по подбородку дынного сока и вязкого ночного томления.