Пепел крестьянской Души

Подошедших красноармейцев, Василий без особого напряжения разбросал по сторонам дороги. Но в это время прогремел выстрел, и последовала команда начальника отряда 183-го полка Зубринского: «Взять мерзавца! Бей по его мужицкому рылу прикладом!». Но и поспешившие на подмогу трое красноармейцев не сразу смогли выполнить указание начальства. И лишь тогда, когда Василий, зацепившись пимом за угол дровней, упал на дорогу, они все разом навалились на него. Закрутив Губину-младшему руки за спину и затянув на их запястьях ремни, красноармейцы стали остервенело избивать его ногами и прикладами. Понаблюдав минут пять, с ухмылкой на губах, за их зверством, Зубринский процедил: «Пока хватит с него. Грузите». Два красноармейца закинули обмякшее тело Василия на дровни, и один из них спросил: «А быка и муку куда деть?». «Сдадите в общественный фонд, а документ предъявите товарищу Горшкову», – ответил командир и отряд двинулся дальше.

За всё, что произошло на дороге, Василию было обидно и стыдно. Обидно за то, что не довёз муку и зерно до дома, а стыдно, что вновь не смог дать достойного отпора обнаглевшим комиссарам. Он даже боль не чувствовал из-за расстройства. «Теперь всех мужиков пинигинских арестуют. Вряд ли те окажут сопротивление вооружённому отряду. Человек двадцать пять, ни меньше, красноармейцев будет. И у каждого винтовка. А окромя их, ещё пятеро комиссаров и милиционер с наганами и шашками», – размышлял Василий. Потом в памяти вдруг проскользнуло лицо Кирпичёва Игната, который сидел в последних санях. «А его почему они отпустили? Забрали-то вместе с остальными мужиками. Неужели он специально их к себе в совет заманил?» – закралось у него подозрение.

Оказавшийся в каталажке, Василий был сразу же окружён пинигинскими заложниками. «Ты как сюда попал? Из деревни-то когда выехал?» – спросил племянника Семён Матвеевич. «Утром сегодня. Петро загрузил меня мукой, и я поехал через Петровку домой. А не доезжая с версту до Большого Сорокина, оказался на пути отряда красноармейцев, которые, как я понял, поехали утихомиривать деревню. И Кирпичев с ними», – ответил Василий и добавил: «Петро меня предупредил, что пинигинские мужики собираются напасть на каталажку, чтобы освободить вас, и просил помочь им, а я вот сам сюда угодил». «У тебя, племяш, чо глаз-то затёк? Били ичёли?» – спросил дядька Семён. «Было немного», – нехотя ответил Василий. «Большой отряд в Большое Пинигино направился?» – поинтересовался Субботин Фёдор Андреевич. «Человек тридцать с комиссарами будет», – ответил Василий и спросил: «А вас-то они как арестовали? Вроде с вечера в Большое Сорокине направлялись?». «Перехитрили куманьки нас. Добрались до Зорьки и остановились в деревне у кого-то. Подождали до полуночи и вернулись к нам. Да так тихо, что даже собаки не учуяли. А мы в это время в сельсовете промеж собой беседы вели. Вот и добеседовались», – со скорбью в голосе произнёс Сугоняев Пётр Фадеевич. «А как же дозоры, которые выставлялись на дорогах?» – спросил Василий. «А чо, дозоры? Ребятня. Какой с них спрос. Поди, покатались на вершнях часочка три, замёрзли, да и по домам разъехались. Надо было мужиков к этому делу привлечь», – ответил Семён Матвеевич. «Дядя Сёма, а не мог председатель сельсовета вас специально к себе пригласить? Уж больно, как-то подозрительно всё это», – спросил Василий. «А холера его знает. Вроде шоперился с нами и у сада и во время разговора с комиссарами. Не видел я, чтобы он отдельно с кем-то из них разговаривал», – неуверенно ответил Чикирев-старший и добавил: «Поживём – увидим».

В Большое Сорокине отряд продработников и красноармейцев вернулся только через день. За всё время отсутствия волостного начальства к задержанным никто не показывался. Не пускали к ним и их родственников, которые, узнав об аресте близких, стали собираться на площади перед милицией. Василия и всех мужиков очень беспокоило это томительное ожидание и они постоянно просили охранников рассказать о том, что творится в Большом Пинигино. Но запуганные начальством, те даже не вступали с ними в разговоры. Однажды, выходя в очередной раз в сопровождении красноармейца во двор по нужде, Василий посмотрел по сторонам и подумал: «Бежать надо отсюда. Если меня отвезут в Ишим, то дома мне уже всё равно долго не быть. А может и вообще больше родителей не увижу». Вернувшись в помещение каталажки, он подсел на лавку к дядьке и сказал: «При первой же возможности я попробую убежать. Если мне это удастся, то передай родителям, чтобы не искали меня. Я к ним сам наведываюсь, когда можно будет». «Ты, чо это удумал, Васятка?