Пепел на ветру

Настя Груне то платочек передаст, то пряник. Пелагея говорит: «Ах, ах, жизнь крестьянская… И замуж ведь хорошую девчонку никто не позовет…»

Отец по-прежнему делает вид, что Груни в моей жизни нет как нет. Когда я однажды попыталась рассказать ему про коров и сенокос, он только покачал головой: «Отыскала вот чему и у кого учиться…»

А мне кажется, что здесь прав Степкин зять Ваня: «Учиться – всегда пригодится». И еще мне иногда кажется, что благодаря Груне я про крестьянскую жизнь понимаю не меньше отца и уж точно больше нового торбеевского управляющего…

– Ты понимаешь и любишь свою землю, а я – свою, – сказала Глэдис. – Мы могли встретиться с тобой в прерии или в полях над твоей рекой. Я ехала бы на мохноногом мустанге, с револьвером на боку и лассо, притороченном к седлу, а ты – шла по пыльной дороге за цыганской кибиткой, позвякивая монистами… Но мы повстречались в кабаке и теперь сидим в этом городе, в тесной конурке под самой крышей большого серого дома… Весь мир – театр, а люди в нем – актеры… Ты знаешь об этом, Крошка Люша?

– Конечно, знаю, тетя Глэдис, знаю это – с самого начала… Ты говорила, что моя мама хорошо пела. А я вот больше танцевать люблю, – сказала Люша. – Хочешь, покажу?

– Да здесь негде…

– Это ничего. Ты только напой что-нибудь…

Люша проворно вскочила, скинула ботинки, поднялась на цыпочки и совершенно цыганским жестом раскинула в стороны концы красно-голубого платка. Глэдис, прищелкивая пальцами и притопывая ногами, послушно запела весьма фривольную песенку о том, как фермер Джон решил посвататься к дочери пастора Мэри.

Девушка некоторое время вслушивалась в мелодию и слова, а потом начала двигаться. Платок по ходу событий изображал то крылья летящего над прерией орла, то (просунутый между ногами, с высоко поднятой юбкой) лошадь Джона, то – неприступность и даже девственность Мэри. Соответственно менялся и темп движений, и мимика Люши. При этом девушка почти не сдвигалась с места, но порою возникало странное ощущение одновременного присутствия двух или даже трех общающихся между собой персонажей. Глэдис пару раз сбивалась с ритма от смеха. Девочка послушно ждала, когда она возобновит пение.

Когда песня и танец закончились (Джон увез Мэри в прерию на лошади, платок сыграл свою последнюю роль – прощально взмахнувшего лошадиного хвоста), Глэдис некоторое время ничего не говорила. Люша же ничего не спрашивала, грызла баранку. Молчание, даже очень продолжительное, давалось ей куда легче, чем большинству людей.

– Знаешь, Крошка Люша, это очень необычно, – наконец признала миссис Макдауэлл. – Мне даже не с чем сравнить, пожалуй, кроме… но I’ll think about it…[18]

– Excellent, Big Gladys, I’ll wait[19].