Пепел на ветру

– Эх, не выйдет! Родные и близкие нас не поймут. Мои-то еще – может быть, если денег просить не стану… А что… Вот поехали бы на Волгу, нанялись бурлаками, как на репинской картине, посмотрели бы наконец изнутри жизнь народа, а то талдычат все, талдычат… Но уж тетенька Татьяна Ивановна не поймет точно!

Алекс опять ничего не сказал, только усмехнулся, уже не раздраженно, а откровенно зло. Волю злости он дал уже в трактире:

– Надоело! Уже оправдывайся перед дядей, почему я хочу заниматься историей! С какой такой стати? А знаешь с какой? – Он развернулся к кузену, глядя почти с ненавистью – не на него, правда, а на картину в раме за его плечом, на которой переливалось темными красками фламандское изобилие фруктов и дичи. – Потому что она к нему ходила!

Он говорил негромким, но каким-то особенно резким голосом – от соседнего стола на них обернулись. К счастью, по дневному времени народу в трактире было немного. Впрочем, если уж Алекс не обращал внимания на народ, то Максимилиан и подавно.

– Что? Твоя мать к Михаилу Александровичу? Да брось!

– Я тебе говорю! Ходила меня позорить…

– Да не поверю я – чтоб она, и к нам… Хотя… что с того? Знаешь, братец, я давно хотел с тобой поговорить… но вот на трезвую голову как-то не выходит. Так я попробую заказать, а?

– Водки нам не подадут, и не мечтай. Только позориться.

– Тьфу, заладил про позор! Вот спорим, подадут? Мне подавали.

Макс откинулся назад и защелкал пальцами, подзывая полового.

Спорить Алекс не стал – и так было ясно, что проиграет. Когда это Макс не добивался своего? Спустя полчаса, уже не сказать что на трезвую голову, он слушал кузена, говорившего, против обыкновения, обстоятельно и осторожно:

– …Я понимаю, тебе не нравится, что ограничивают твою свободу. Мне бы тоже не понравилось. Но вот представь… представь: ты возвращаешься домой, а ее нет. Представь! А?

– Да хватит уже!

– Маменька твоя, братец, видит в тебе единственный смысл жизни, а это обременительно. Но ты привык и не понимаешь – как это чертовски важно, когда тебя так любят! Как это ценно и как редко встречается!

Морщась, он оглядел темноватое помещение, в котором они сидели, будто в поисках того самого, кто мог бы так любить. Алекс, проследив за его взглядом, усмехнулся:

– У тебя, что ли, матери нет?

– Моя мать, – уважительным тоном сообщил Макс, – сочиняет произведения для детей. И… ну, меня любит, разумеется. Впрочем, разве мы обо мне? Нарочно сбиваешь! Слушай, Алекс, давай уже выпьем за здоровье твоей маменьки! Ведь признайся, ты ее таки любишь и один не проживешь… Ну не злись! Я бы и сам не прожил, будь у меня…

Когда стемнело, дождь все-таки начался. Полил было сильно, но быстро утих и превратился в вязкую морось – уже надолго. В глухом дворе старинного дома на Мытной стояли лужи, и было так темно, что найти дверь Алексу удалось не с первого раза. Хотя должен был на ощупь помнить, тем более что хмель из головы, пока шел под дождем, почти выветрился.

На лестнице тоже было темно и стоял какой-то противный запах, вроде как химический, сразу почему-то напомнивший о вокзальном сортире. И дверь квартиры была полуоткрыта, хотя в такую пору мать никогда не держала ее незапертой.

– Слава те господи, явилися! – Из кухни выплеснулся тусклый свет и за ним – хозяйка, у которой они снимали, низенькая, широкая, в многослойных платках и шалях. Затараторила торопливо и невнятно, будто перекатывая во рту леденец: – Я нешто нанялась тут дожидаться? Нешто других дел у меня нет? Ффу, а винишшем-то разит, батюшки вы мои! Вот и довели мать-то, как есть довели! Вот она помрет теперь, так я же вас с квартиры-то выгоню! А что держать-то, когда платить все одно не будете! Ведь не будете платить, а?

Алекс молча прошел в комнату, огляделся. Потом обернулся к хозяйке, которая, вкатившись следом, продолжала что-то говорить.

– В Голицынскую отвезли?

– …Я нешто припадочная, в убыток себе держать жильцов… А? Что спросил? Туда, туда и повезли. А может, и еще куда. Я нешто спрашивала? У меня дел-то за неделю не переделаешь, а тут сиди жди не пойми чего! Так вы мне, сударь, скажите вот сейчас как есть: платить-то будете? Будете платить? Или мне жильцов искать? Так я ж прямо завтра и начну, квартира хорошая, долго пустая не простоит…

Она все говорила и говорила, уверенно и храбро, но на всякий случай пятилась поближе к дверям – кто ж его знает, этого угрюмого юнца. Еще, гляди, и шею свернет.

Калужская губерния, имение Синие Ключи, 1900 год

– Грех, барин, – уверенно заявил лесник Мартын, надвигая на лоб вытертый лисий треух.

Эту шапку, когда-то ярко-рыжую, но давно уже пегую, он носил зимой и летом. При любом затруднении хватался за нее – или надвигал поглубже, или стаскивал и начинал вертеть. Без шапки Мартын был мелкий лысоватый гном, а в шапке – солидный гриб вроде подберезовика, не очень еще и старый.