Пепел Предтеч (СИ)

— Телепаты обработают мне сознание? — осведомился я буднично, но раньше, чем собеседник успел мне ответить, Шут рассмеялся в моём сознании.

— Они непременно попробуют, парень, и позорно провалят любую попытку, — усмехнулся он. — Но у нас будет время придумать, как их обвести вокруг пальца. Но для этого, конечно, нужно начать сотрудничать с представителями касты Пыль-пробуждённых. Для начала — действительно, добраться домой, и сообщить всем неприятные вести.

Климент удивлённо вздёрнул тонкую бровь, услышав в моём голосе спокойствие.

— Тебя это даже не беспокоит? — спросил он.

— Не вижу никакого смысла бегать теперь, когда про меня знает столько людей, — пожал я плечами. — Да и потом, я правда хочу купировать последствия. Если это возможно, я бы хотел пойти сражаться с Ульем вместе с другими.

Старший пробуждённый долго смотрел мне в глаза, словно пытался отыскать признаки лукавства. Но я смотрел прямо, не уводя взгляд в сторону, и наконец, Климент облегчённо выдохнул.

— Что же, — неуверенно пожевал губы он. — Ты, как мне кажется, не так плох, как человек. По крайней мере, я сомневаюсь, что ты отдал Проектор жукам из желания навредить человечеству, как таковому. И... проклятье! Всего этого можно было избежать, если бы ты сразу оказался на своём месте.

Он досадливо отвёл взгляд, словно костеря про себя тех двоих недотёп, что забрали Древа и Дерзкого. Но пауза длилась недолго, и уже вскоре Климент задал мне вопрос, который, как мне показалось, определял всё.

— Хорошо, — подытожил Климент. — Я тебя понял, Антон. Но, скажи мне на милость, ещё раз, что побудило тебя вручить в лапы насекомых Проектор!? Я не буду вдаваться в циничные беседы о сравнительной ценности той или иной жизни... просто объясни мне — почему обменял его на жизнь одной девушки? Ты же понимаешь, во что теперь всем обойдётся Проектор! Прекрасно понимаешь — вижу это по твоим глазам. Так почему?

Я тяжело вздохнул, обдумывая ответ.

Интересно, что сказал бы Климент, если бы узнал, что я так поступил по подсказке второй своей личности, которая скрывается у меня в подкорке? Досужие рассуждения о выводах, что подчерпнул Шут, наблюдая за Лепестком Тьмы, звучали бы бредом сумасшедшего. В конце концов, какая, с точки зрения Климента, могла быть особая ценность в Белке, чтобы ради неё ставить под угрозу множество жизней?

«Может быть, то, что она тоже приняла Пыль, и стала в чём-то другой?» — мимоходом подумал я. Насколько я понимал, женщинам в этом мире Пыль не доставалась уже невесть сколько веков. С этой точки зрения, Белка была уникальна. Но и это, со стороны Шута, были лишь очередные догадки.

Я вздохнул, придумав наиболее подходящий, правильный и правдивый ответ.

Придумав. Подходящий. Правдивый. Ответ. В любом другом случае, сочетание этих слов означало бы, что я собираюсь цинично соврать. Но это был тот случай, когда ты лжёшь, сказав чистую правду. Если в чувствах вообще есть какая-то правда.

— Всё очень просто, — вздохнул я, мельком мазнув взглядом по силуэту девушки, которая нервно отвернулась и делала вид, будто она нас даже не слышит. — Дело в том, что я её люблю. Потому и обменял её жизнь на Проектор.

Белка споткнулась и ошарашенно на меня оглянулась, словно её хлопнули по ключице.

— Я тебя понимаю, молодой человек, — медленно произнёс Климент, устало протирая пальцами лоб. — Я тебя... понимаю.

***

Было множество причин к тому, чтобы я ответил Клименту именно так.

Во-первых, мне поверили безоговорочно, ведь свои слова я подтвердил весомым поступком, которому просто не находилось иных объяснений — отдал в обмен на неё Проектор. Ну а дальше у всех в головах заработали шестерёнки, додумывая мои мотивы и побуждения за меня.

Климента можно было сколько угодно долго уверять в том, что плохих намерений я не имел: ни когда я бил воспитателям лица, ни когда ломал Пси-репеллятор, ни когда я ломал маяк нуль-телепортации, или когда перенёс всех сюда, перед этим вручив жукам ядерную бомбу на блюдечке. За всё время проступков набралось столько, что меня, по-хорошему, стоило расстрелять на месте. Теперь же я видел — во взгляде Климента что-то неуловимо поменялось.

Можно ли было назвать это сопереживанием — Бог весть, я не знал. Но ясно одно — он составил обо мне мнение, и не похоже, чтобы плохое. Скорее, напротив. Я чувствовал, что между нами мелькнула искра — как он и сказал, Климент меня теперь понимал.

Во-вторых, а также и в третьих — рядом с нами были Анины братья, и оба мотали себе на ус. Каждый примерил на себя шансы, что я могу когда-либо им угрожать, и пришёл к выводу, что это теперь невозможно — ведь на меня за такое рассердилась бы Белка, которую по определению обижать я не мог. Дышать воздухом в лагере после моего заявления определённо всем стало чуточку легче.